Приглашаем посетить сайт
Пустыня и ее жизнь
Образ пустыни дает понятие о вечности; освобожденный дух никогда не пугается такого величия, он рвется к свету и стремится изведать глубину бесконечного... Молчит пустыня, но - о тайна! - в этой полусонной тишине я, задумавшись, слышу из глубины души моей громкие отголоски, многогласный хор... То неизъяснимые аккорды вечного безмолвия! Каждая песчинка говорит своими словами. В эфире носятся пестрые мелодии - я слышу, как они проходят в мою душу...Фелисьен Давид. "Пустыня"
Замолкли жалобные стоны нагруженных верблюдов, всадники благополучно уселись на седлах, караван стал в порядок, проводник поехал впереди. Мы направились к селению Амбуколь, лежащему уже наполовину в пустыне; там жил кашеф, так внезапно с нами подружившийся, и надлежало распроститься с ним приличным образом. Опять пришлось слезать с верблюдов, разместиться в диване (приемной) и выкурить там по трубке; затем кашеф проводил нас за дверь своего дома и пожелал счастливого пути.
В половине второго мы оставили за собой крайние домики Амбуколя и вступили в расстилавшуюся перед нами пустыню. Еще долго не пропадали у нас из виду два высоких памятника конической формы, осенявшие, как я слышал, могилы двух святых ашиах*. Мы углублялись в пустыню по направлению юго-юго-восток. После заката солнца остановились на ночлег, разложили ковры на мягком песке и легли отдохнуть.
* Ашиах - множественно от слова "шейх".
Ночь. Воздух пустыни, как и всегда, чист и прозрачен, над нами вечным светом сияют ясные звезды. Кроме шума, производимого караваном, не слыхать ни одного звука: глубокая, торжественная тишина объемлет темную равнину. Маленький костер лишь на несколько шагов освещает землю; вокруг огня в различных положениях сидят и лежат нубийцы, варящие свое незатейливое кушанье: зерна дурры в воде. Вне лагеря широким полукружием расположились верблюды, они лежат со спутанными ногами и пережевывают жвачку; огонек от костра часто отражается в их блестящих глазах. Таков живописный вид ночующего каравана в пустыне. Кто бы мог описать бесконечную прелесть этой ночи, кто бы мог хотя вообразить ее, не испытав сам ее прелести! Как благодатна прохлада ночи после трудов и зноя томительного дня.
Живете вы в плену темницы.
Поблекший городской народ.
Чужды красе, которой полны
Земля и вольный небосвод!
Дни ваши нудны и никчемны.
Заботы будничной полны;
А мы живем в пустынь просторе
Здесь мы свободны и сильны.
Для нас из светлых бездн эфира
Нисходит яркий солнца луч;
Нас мчит, весь взмылен, конь ретивый.
Для нас гряда высоких туч.
Для нас пески пустынь - перина.
На ней мы дремлем без забот;
Для нас сверкает с небосвода
Созвездий ярких хоровод.
Да, тот, кто написал эти строки, наверное, сам побывал в пустыне, собственными глазами видел сверкающий свет эфира, любовался великолепием созвездий. Только тот, кто действительно спал на этих песках и испытал на себе это ощущение силы и свободы, мог так смело и радостно обратиться со словами упрека к людям, заключившим свое существование в глухих стенах.
Горожанин в самом деле не может иметь понятия о той красоте, в которой представляется ночью звездное небо глазам человека, отдыхающего в пустыне. Это такая прелесть, которой не может себе представить житель северной страны, привыкший между собою и светилами видеть вечные туманы, тогда как там только одно чистое пространство отделяет человека от тех миров, которые в бесконечной чистоте и в вечном блистании светят ему ярким сиянием. Глядя на них, душа человека, рожденного из праха, стремится из своей земной оболочки, глаза вперяются неотразимо в сияющую высоту, и дух как бы вступает в эти желанные области. Чувство бесконечности божества проникает в душу, и на крыльях благоговения взлетает она к тому, который создал и засветил все эти миры. Пустыня есть образ бесконечности Божией, храм, из которого нет исхода блуждающим стопам. Нигде так не располагаешься к благоговению; ночь в пустыне, без сомнения, самое соответствующее время для богослужения. Кто в пустыне не почувствует в своем сердце Божьего голоса, тот не знает Бога и стоит несравненно ниже араба, на которого мы, гордые христиане, смотрим с таким пренебрежением, тогда как он после духоты знойного дня, после трудного пути, после своей тяжелой работы преклоняет колена и с молитвой погружает свое пылающее лицо в песок пустыни. Он повергается во прах и с верой возглашает: "Аллах-ху-акбар!". Бог велик - выше всего земного, только свидетельствующего о Его величии.
Но не одна красота и величие пустыни обращают душу человека к Творцу его; ее ужасы не меньше говорят о Его величии и огненными чертами врезаются в память. Когда чувство собственного ничтожества слишком подавляет человека, тогда он за помощью и утешением обращается туда же - к небу.
Египетский тушканчик
Багрово-красное солнце встает на безоблачном горизонте и вскоре начинает палить. Беспокойно озирается путник вокруг, ища глазами прохладной тени, и повсюду только и видит песок. Раскаленный песок отражает пламенные лучи палящего солнца; ни утеса, никакого приюта, где бы истомленное тело могло найти малейший покой, одну минуту для освежения. Давно замолкли песни погонщиков. От чрезмерного зноя трепещет воздух, и отуманенному взору представляются волнующие озера, обманчивые, волшебные призраки. Небо принимает бледно-серый оттенок, подымается горячий ветер, зловещее имя которого замирает на устах перепуганных странников; он вздымает пыль столбами и угрожает погубить кожаные мехи, заключающие в себе последние капли воды, которая еще много дней должна освежать пересохший язык; бодрость покидает человека, одна лишь надежда спасает его от отчаяния.
"Хауэн алэина йа, селлем алэина бе барактак!" (Помоги нам, Господи, благослови нас твоею милостью!) - восклицает правоверный мусульманин в усердной молитве. И христианин чувствует правду этих слов и подкрепляет свою унылую душу непоколебимой верой сына Аравии, жители которой прозваны "народом молитвы".
Но вот пламенное солнце переступило зенит и посылает изнеможенному путнику лишь слабые лучи. Палящий южный ветер уступает место освежительному притоку воздуха с севера, а с ним вместе исчезает и призрак пустыни: безводное озеро, или "море дьявола", как называют его туземцы; и ободренный странник снова видит предметы в их настоящем виде.
Наступает вечер, солнце, блистая, опускается в волны песчаного океана, и путник, голова которого за несколько часов перед тем сжигалась его лучами, может теперь восхищенными глазами любоваться на это священное зрелище и посылает заходящему светилу душевный привет.
С веселым духом и благодарным сердцем погоняет он своего верблюда, чтобы скорее наверстать время, потерянное днем. Радость и бодрость возвратились ко всем спутникам. Погонщикам опять хочется петь, проклятая фата-моргана не мелькает больше перед ними, в душе у них встают знакомые милые образы, их они и стараются выразить словами и звучной рифмой. Мелодический звон колокольчика, привешенного к переднему верблюду, аккомпанирует пению, и караван весело подвигается вперед. На темном своде небес там и сям зажигаются одинокие звезды, и серп месяца освещает многотрудный путь. Ночь снова объемлет караван своим освежительным покровом; труды и мучения, печали и заботы, страхи и уныние - все позабыто; все зло, принесенное тяжелым днем, искупила прохладная ночь.
О, ночи покой благодатный!
О. звездный шатер необъятный!
Как ласки любимой
Врачуют разлуки томленье
Вы мне принесли исцеленье!
Бахиуда лежит вне широт, свойственных собственно пустыням. Проливные дожди, перепадающие в известное время года, воды которых периодически образуют здесь потоки, обусловливают возможность произрастания в ложбинах и низменностях довольно богатой растительности. Только плоские возвышенности этой степи вместе с горными хребтами и вершинами остаются совсем обнаженными. С южной стороны степь постепенно сливается с саваннами внутренней Африки, густо поросшими травой и кустами и называемыми у арабов "хала".
Но у северных пределов Бахиуды почти исчезают следы растительной жизни, а с нею также и животной. Там местами сохраняется типичный ландшафт настоящей пустыни: песчаные равнины, конические утесы, обнаженные низменности и раскаленные массы камней; только по долинам скудно рассеяны одинокие экземпляры камышевидной травы, близ которых чрезвычайно редко встретишь движущееся живое существо. На протяжении многих миль путник едва ли встретит хоть одно болото, да и в том вода бывает горькая, вовсе не годная для питья.
Пустыня, впрочем, только потому кажется однообразной, что в ней мы обращаем внимание прежде всего на отсутствие живых существ, растений, деревьев и т. п. Но с геологической точки зрения она представляет беспрестанные изменения и очень много разнообразия. Обширные пространства ее заключают в себе лишь море камней с возвышенными горами, ущельями и отвесными стремнинами, между которыми не найдется ни единого приветного местечка, никакого признака жизни; глянцевитые, черные массы сиенита, серые скалы песчаника громоздятся одна на другой, подымаются над равниной отвесно, кверху заостря ются конусом или же гру п п и ру юте я сплошными цепями с отрогами, которые все ближе и ближе сливаются между собой. Горные породы богаты железом, но мало содержат других металлов, а совершенное отсутствие между ними угля показывает, что растительной жизни здесь никогда не было; в иных местах почва совершенно ровная и покрыта мельчайшим песком бледно-желтого цвета, в котором путник тонет по щиколотку.
Песок местами сметен ветром в кучи, местами рассеян, поверхность его неровна, волнообразна. На склонах гор буря иногда подымает его высоко в воздух, переносит через гребень и раскидывает опять по противоположному склону; тогда на обоих скатах образуются наклонные массы песка, который золотисто-желтыми пятнами блестит на солнце. Только в самых глубоких долинах, особенно благоприятно расположенных, встречается вода, магически вызывающая жизнь даже из чистого песка. Там же находятся биары - колодцы, к которым так страстно стремятся караваны. Это естественные или искусственные углубления в виде шахт или штолен, в которых собирается живительная влага, просачивающаяся из стен по каплям. Если такой колодезь встречается в области тропических или береговых дождей, то они наполняют его чистой, хорошей водой. По окраинам биара встречаются финиковые пальмы или же пальмы-дум и уродливые мимозовые кусты, под которыми кочевые бедуины ставят свои палатки. Иногда мимоза разрастается еще и далее, вверх или вниз по долине.
Случается также, что путешественник впадает в горестное заблуждение. Глазам его представляется равнина, одетая сочной зеленью, караван оглашает воздух радостными возгласами; доезжают до этого обетованного места, и что же? Растение оказывается или не пригодным ни зверю, ни человеку александрийским листом, или горькой тыквой - коклоквинтом, который действует чуть ли не как смертельный яд. И над этими разнородными ландшафтами из года в год неумолимо печет солнце; с утра до ночи оно пылает в безоблачном небе и вызывает почти невыносимый зной. Таков общий характер пустыни.
Но песчаное море так же изменчиво, как и бездонный океан. И здесь, как и там, все зависит от ветра, который вздымает песчаные волны, как и морские, и превращает их в горы. Во время северного и восточного ветров тончайшие частицы песка подымаются лишь на несколько футов вверх, и видно, как они кружатся над волнистыми холмами; но когда начинают дуть южный и западный ветры и воздух наполняется электрическими токами, тогда пески высоко вздымаются вихрем, застилают небесный свод или окрашивают его в самые пламенные цвета и бешено мчатся под бурным его напором. Это и есть ужасный самум пустыни: в переводе "самум" означает "ядом пышущий". Справедливо внушает он арабу такой ужас, справедливо дано ему и такое страшное название: для путешественника нет ничего ужаснее.
Песчаная эфа
Пустыня еще в других отношениях сходна с морем. На море вихрь ветра стаскивает тучи с неба и соединяет их с водяными столбами, вызываемыми им, и потом к ужасу кораблей гонит их по поверхности моря. Так и в пустыне путник видит, что пески вздымаются и образуют крепкие, мощные столбы - смерчи, которые то медленно, то со зловещей быстротой движутся по пространству. Странник останавливается в оцепенении, ужас парализует его члены, отчаяние сковывает язык, а между тем все-таки дивится чудному зрелищу и желал бы выразить его словами. Каждую секунду столбы меняют свое положение, свой вид и образ. Они стремятся вперед с такой быстротой, что безрассудно было бы пытаться ускакать от них даже на самом быстроногом коне; солнце пронизывает их пламенным блеском, а бурный ветер, крутящийся вокруг и внутри, разбивает на куски, потом опять соединяет, рассевает и скрепляет то и дело. И тогда, если столб, внезапно упав на землю, образует холм и таким образом перестает угрожать путнику немедленной гибелью, то это еще не конец и нечего предаваться легкомысленной надежде, потому что обыкновенно вслед за песчаными смерчами идет самум.
Уже за несколько дней сын пустыни чувствует и предсказывает этот страшный ветер, которому он приписывает смертельное действие. Впрочем, и чужестранец, достаточно поживший в стране, научается заранее предугадывать это явление. Воздух становится в высшей степени тягостным: он душен и томителен, как перед сильной грозой, что ясно указывает на электрическое свойство ветра. Горизонт подернут легким красноватым или голубым туманом - это песок, крутящийся в атмосфере; но нет еще ни единого дуновения ветра. Животные, однако же, явно чуют его приближение: они становятся беспокойны и пугливы, не хотят идти обычным порядком, сбиваются в сторону, вон из строя, и разными другими способами несомненно выражают свое предчувствие. При этом они в короткое время устают гораздо больше, нежели в предшествовавшие дни сплошной ходьбы, иногда падают вместе с ношей и с величайшим трудом подымаются опять на ноги или же вовсе не встают.
В ночь, предшествующую урагану, духота необыкновенно быстро усиливается. Пот проступает по всему телу, нужны усилия духа и воли, чтобы поддержать тело в надлежащем напряжении. Караван с тревожной поспешностью идет вперед, пока еще люди и скот не пали под бременем чрезмерного утомления, пока хоть одна звездочка мерцает в небесах, указывая вожаку направление. Но вот погасла последняя звезда, густой, сухой, непроницаемый туман покрывает равнину.
Проходит ночь, на востоке встает солнце - странник не видит его. Туман становится еще гуще, еще непроницаемее, темно-красный воздух постепенно принимает сероватый, мрачный оттенок.
Свинцовым стал воздух и тяжким: таков
И лик человека пред смертью.
Наступает почти сумрак. Едва можно различать предметы на расстоянии ста футов. В полдень с юга или юго-запада подымается тихий, горячий ветер; время от времени налетают сильные порывы. Наконец завыла буря, поднялся ураган; песок крутится вверх, густые тучи застилают воздух. Если всадник вздумает скакать против ветра, его унесет вон из седла, а верблюда никакими силами не заставишь идти далее. Караван вынужден остановиться. Верблюды ложатся на землю, вытягивают шеи, фыркают и стонут; слышны беспокойные вздохи перепуганных животных. Арабы поспешно пристраивают меха с водой с той стороны лежащего верблюда, которая его же телом защищена от ветра, это для того, чтобы уберечь их поверхность от иссушающего влияния сухого ветра; сами арабы как можно плотнее закутываются в плащи и также ищут приюта за ящиками и тюками.
Мертвая тишина царствует в караване. В воздухе ревет ураган; слышатся треск и дребезжание: то трещат доски ящиков. Пыль проникает во все отверстия, даже насквозь пробивает плащи и, оседая на тело человека, жестоко мучает его. Вскоре чувствуется сильнейшая головная боль, дыхание затруднено, грудь тяжело подымается; пот выступает градом, но не смачивает тонкой одежды: палящая атмосфера жадно впитывает в себя всякую влагу. Там, где меха с водой приходят в соприкосновение с ветром, они тотчас коробятся, растрескиваются, и вода испаряется. Горе бедному путнику, если самум надолго разгулялся в пустыне! Гибель его неизбежна.
Главы преклоните, почуяв самума дыханье!
Бич Бога несет наказанье.
Помилуй нас. Господи сил.
Меч смерти занес Азраил!
Померк небосвод, побеждает геенна
Спаси нас. во прахе лежащих смиренно...
Продолжительный самум больше истомляет людей и животных, нежели все остальные тяготы пустыни. Путешественник испытывает при этом совсем новые, неизвестные ему страдания: через короткое время у него трескаются губы, потому что вся влажность испаряется в горячем воздухе, и из ранок идет кровь; сухой язык жаждет воды, дыхание становится зловонным, все члены отекают. К безмерной жажде вскоре присоединяется нестерпимый зуд и жар во всем теле, кожа трескается, и в трещинки набивается тонкая пыль. Страдальцы испускают громкие стоны; иногда жалобы доходят до настоящего бешенства, а иногда становятся все тише, слабее и наконец вовсе затихают. В первом случае несчастный сходит с ума, в последнем кровь, лихорадочно бьющая в жилах, так отягощает голову, что страдалец впадает в бесчувственное состояние. Минует буря, но многие из людей уже не встанут: жизнь их пресеклась от мозгового удара. Некоторые верблюды также при последнем издыхании.
Да и выжившему немногим легче! Жажда уморит и его, но только еще медленнее, мучительнее. Верховой верблюд пал, меха почти совсем сухи. Он пытается идти пешком, но раскаленный песок вскоре обжигает ему ноги и покрывает их ранами. Каждый из спутников слишком занят самим собою, чтобы оказать больному заботливую помощь; все правила и порядки нарушаются, погонщики стараются завладеть верблюдами, которые покрепче, чтобы на них спастись бегством; если это им удается - тогда пропал весь караван, следовательно, нужно противодействовать им. Вьюки сбрасываются, навьюченными остаются только те верблюды, которые несут мехи с водой; в случае благоприятного исхода каждый путник берет себе по какому-нибудь верблюду, и все спешат к ближайшему потоку или колодезю - конечно, не все доходят живыми. Если один какой-нибудь верблюд отстал, изнемог, пал - седок его, наверное, останется тут же. Напрасно рвет он бороду в клочки, проклинает свою участь, для него нет спасения: вода его выпита, и ему предстоит умереть от истощения.
Тут-то и расстилается перед ним "море дьявола". Умирающему представляются самые восхитительные виды: сельские жилища, окруженные водой, пальмовые леса на берегу озера, реки, по которым идут расцвеченные флагами суда, ему чудится вода во всевозможных комбинациях. Воображение так услужливо тешит болящую душу милыми призраками! Фата-моргана при таких именно обстоятельствах разостлала по равнине свое воздушное озеро, деревья, дома, людей - словом, все, чем вздумала потешить умирающего. Как удивительно верно п редставляется это состоя н ие в стихотворен и и Фрейлиграта, из которого приводим выдержку.
Но в изумлении она лепечет: ты не спишь, супруг? Ведь небосвод, что медным был. смотри - в сталь обратился вдруг! Повсюду свет! Куда исчез песок пустыни золотой? Сверкает, блестками горит, как у Алжирских скал прибой.
Блестит, бушует, как поток, что в камнях путь себе пробил.
Горит, как зеркало, скорей проснись, быть может это Нил? Но нет. мы шли на юг... тогда скорее это Сенегал? Что. если это - океан, что катит там широкий вал? Но все едино: там вода! Смотри, я сбросила наряд. Встань, господин, бежим скорей смыть с наших тел пустыни ад. Купанье сил придаст нам. даст нам сил глоток живой воды. В высоком замке, на горе, забудем странствий мы труды! Любимый, высох мой язык! Проснись, уж близится закат! - Нет... то мираж! - ответил он. на небо бросив мрачный взгляд - То наважденье джиннов злых. ...их дел пустыня ведь полна.
Мираж пропал. На труп его с рыданьем бросилась жена.
Тело остается на месте и высыхает, как мумия. Пройдет тут новый караван, засыплет песком почерневший труп, легкий, как перо; но ветер непременно опять раскроет его. На всяком значительном тракте в пустыне путник всегда может встретить такие песчаные мумии верблюдов и людей; обыкновенно из песка горчит лишь какой-нибудь отдельный член, при виде его араб произносит краткую молитву - этим и ограничиваются похороны в пустыне.
Я, как очевидец, по собственному опыту могу описать впечатление от этих воздушных призраков. Воздушные отражения я видал сотни раз в Хартуме, но настоящие признаки фата-морганы испытал только один раз. Мы шли с караваном, уже более суток не имели воды и восемнадцать часов ничего не ели. Жажда и голод томили нас ужасно. Мы направились к Нилу. "Смотри! - говорю я проводнику, - вот он наконец виднеется. Я вижу большое селение, много пальм, спеши, спеши привести нас туда: там найдем воду, скорее, скорее!" "О господин, река еще далеко- ты видишь дьявольское море!" - ответил мне араб. Явление повторялось несчетное число раз, и все было лишь обманом ослабевших чувств. Наконец всем нам стали чудиться разнообразнейшие виды, такие же плоды фантазии, но они как нельзя больше соответствовали желаниям и потребностям наших пустых желудков и пересохших языков.
Когда томишься жаждой в этих палящих зноем широтах, то все представления сосредоточиваются на понятии о воде; больше ни о чем не грезишь. Надо побывать в пустыне и испытать все муки жажды, чтобы понять, с какой стремительностью бросается к реке даже самый свежий и здоровый караван; надо самому пострадать от такой жажды, чтобы уверовать в призраки фата-морганы. Когда среди жаркой пустыни истощается живительная влага, тогда воображение рисует в отуманенном мозгу самые прелестные призраки; если же человек совершенно здоров и всем обеспечен, тогда всякие воздушные явления исчезают и видишь только то, что есть на самом деле.
Фата-моргана представляется в виде пространного наводнения, из среды которого действительные предметы, как живые, так и неодушевленные, появляются плавающими на воде. Они словно отражаются в ней и представляются в опрокинутом виде, как настоящее отражение. Живые и движущиеся существа, представляясь носящимися на поверхности влаги, кажутся громадными и лишь по мере приближения к ним принимают свои настоящие формы. Сама отражающая поверхность представляется от 6 до 8 футов глубиной, а цветом похожа на мутную, не освещенную солнцем воду. Призрак начинается обыкновенно около 9 часов утра, в полдень всего явственнее, а к 3 часам пополудни пропадает; в эту пору он в разных местах разрывается, подобно туману, становится бледнее и наконец вовсе исчезает. Таково явление фата-морганы, как оно представляется человеку с неповрежденными нервами при здоровом состоянии крепкого организма.
Восход и закат солнца, блистание звезд по ночам, воздушные течения, бури, самум и фата-моргана - все это лишь отдельные моменты жизни пустыни. Смерть приносит с собой только холод и вечный мрак; но там, где столько света и тепла, царствует жизнь. Жизнь, пожалуй, только предполагаемая, воображаемая, но все-таки жизнь.
Однако в пустыне встречаются признаки жизни и в обычном, обыденном значении этого слова. Она создала в своей среде особое, самобытное царство. Горы, море и пустыня - равно величавые, равно великие области: каждая из них содержит целый отдельный мир, им свойственный и независимый от всего остального. И в снегах высочайшего ледника, и в спокойной глубине неизмеримого океана, и в песках пустыни гнездится своя жизнь. Там и сям, между мельчайшими песчинками то прозябает мелкое растение, то ползет насекомое, то зашипит змея, то запоет птица, то пробежит млекопитающее.
Арабская лошадь
Как ни мало жизни в пустыне, но зато какая оригинальность в типе каждого ее произведения, какая особенность форм и окраски! Начиная от желтокожего, смуглого бедуина и кончая последним червячком, едва заметным в песке, она всех окрасила одним цветом, одела в одинаковое платье, и его иначе нельзя назвать, как цветом пустыни. Им окрашены все без исключения животные, ей свойственные: это тот бледно-желтый, бланжевый (телесный) или, наконец, соловый цвет, которым отличается и газель, и жаворонок пустыни. У птиц он имеет больше оттенков, но таково уж вообще свойство этого класса животных; краски усиливаются по мере приближения к травянистым степям, но и тут пустынный характер еще очень резок и бросается в глаза.
Скитальческий и непостоянный образ жизни - удел всех обитателей пустыни. Родина их так бедна пищей, что без труда и поисков нельзя прокормиться. Но природа одарила их необходи м ы м и в таких обстоятельствах настойчивостью и ловкостью, которыми они отличаются от многих других животных. Даже те, которые первоначально не водились в пустыне, но уже несколько поколений прожили там, получают те же свойства. Таков благородный арабский конь. И все жители пустыни проникнуты одинаковым духом - все одушевлены любовью к независимости и к своей отчизне. Как смелый бедуин храбро борется с тем, кто хочет лишить его свободы и радушно протягивает руку тому, кто, уважая его обычаи, входит под гостеприимный кров его походного жилища, так и животные пустыни выше всего в мире привязаны к своей родине, и когда сильная рука вынуждает их покинуть отчизну, а средств к обороне они не имеют, то вдали от места своего рождения они тоскуют и чахнут.
Взгляните на благородного бедуинского коня.
Очутившегося в городских стенах; голова его уныло опущена, никто и не подозревает, какова сила и мощь его тонких, гибких членов, эта поникшая фигура с отвислыми ушами представляется олицетворением непово- ротливости. Животное похоже на своего хозяина: вы и в нем не угадаете отважного грабителя, он покажется вам просто вялым путешественником; и не будь у него горящих черных глаз, которые беспокойно блуждают под густыми нависшими бровями, вы, может быть, предпочли ему вечно суетящегося и вечно шумящего феллаха. Но вот он садится на нетерпеливо ожидающего коня: оба встрепенулись, словно от электрической искры, подняли головы и вытянули свои жилистые члены. Лошадь медленно проходит через пыльные улицы города и вступает в пустыню. Ну теперь оба в своей стихии, конь и всадник сливаются воедино, и не знаешь, кто из них лучше - бедуин или его лошадь? Она, как птица, летит к своему становищу, ее легкие копыта едва прикасаются к песчаной почве, белый бурнус всадника развевается по ветру, бедуин крепко и твердо правит своим царственным конем. В несколько минут оба исчезли из глаз, не оставив за собой никаких следов, а вы, вперив глаза в пустыню, восклицаете им во след вместе с Фрейлигратом: "О, бедуин, ты сам со своим конем - полная фантазии поэма!" А газель - эта миловидная, безобидная и резвая дочь пустыни, как она скоро чахнет в неволе! Ни сочный клевер, ни мягкая капуста, ни питательные зерна не заменят ей скудных трав пустыни. В сравнении с неизмеримыми полями ее родины самые обширные пастбища кажутся тесными. Каменный козел не променяет своих голых неприступных скал на альпийские высоты Абиссинии, и рысь пустыни также не покидает своей отчизны.
Фауна настоящей пустыни очень бедна видами, в особенности млекопитающими. Газель, аравийская антилопа, рысь, шакал, гиена - чуть ли не единственные млекопитающие, водящиеся на равнине. Редко попадается здесь заходящий из степи жираф, никогда не встречается лев, хотя его и причисляют к жителям пустыни. Случается увидеть зайцев и лисиц, перебегающих пустынную область по направлению к степям. На горных хребтах водятся кавказские каменные козлы, аравийские даманы и многие виды летучих мышей. Антилопы и летучие мыши чаще всего попадаются на глаза путешественнику; внутри пустыни обыкновенно исчезают все другие звери. Но следы антилопы встречаются решительно всюду. Завидев газель, караван всегда приветствует ее радостными возгласами.
"Человек повсюду ищет не только себе подобного, но вообще живого создания; мертвые глыбы угнетают его, обнаженная пустыня нагоняет уныние. Без животной жизни природа для него сиротеет, в животных он видит и чует родственные силы, с ними охотно разделяет дорогую привычку бытия" (Чуди. "Жизнь животных в Альпах").
Ничего не может быть миловиднее этих изящных животных на лоне беспредельной свободы. Газель ростом не больше косули, но стройнее и быстрее в движениях: ее тонкие члены в высшей степени упруги, каждый поворот легок, грациозен. Удивленными глазами взирает газель на приближающийся караван: она навостряет уши, вытягивает шею и любопытно вперяет свой умный взгляд в человека. Что-то показалось ей неладно - она быстро делает несколько прыжков, с легкостью перескакивает через большие камни или кусты и снова стоит как вкопанная, весело, радостно поводя своими чудными глазами. В тех местах, где их не трогают, газели очень доверчивы; но когда они опасаются нападения, то становятся необыкновенно осторожны: охота за ними требует большого терпения и хитрости, да и то редко удается благодаря бесподобной быстроте их бега. В травянистых степях они собираются большими стадами, щиплют корм среди белого дня и без всякой усталости пробегают громадные расстояния, но непременно возвращаются по домам, к месту своей первоначальной стоянки. В неволе они не живут долго.
Аравийская антилопа
С древнейших времен совершенная красота газели и ее прелестные глаза служили на Востоке темой лирических стихов. Араб сравнивает очи своей возлюбленной с глазами газели, и восточные женщины имеют полное право гордиться таким сходством. "Ты грациозна и стройна, как газель", - говорят они девушке, желая сказать ей самый лестный комплимент. Поэты пустыни так восхитительно описывают свойства милого животного, что в самом деле с величайшим наслаждением слушаешь стихот- ворение, в котором физические и нравственные совершенства возлюбленной уподобляются свойствам и сложению газели. У жителей Востока до сих пор остаются в полной силе изречения благочестивого царя-поэта (Псалом 42:2)*.
* Царь-поэт Давид, предполагаемый автор псалтыри. В православном издании этой книги песнопений цитируемый стих начинает не 42:2, а 41:1 псалом: "Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к тебе. Господи!"
Гораздо богаче видами и особями орнитологическая фауна пустыни, хотя она все-таки очень бедна. И здесь прежде всех бросаются в глаза птицы, напоминающие своей подвижностью и оживлением, что и в пустыне есть жизнь и движение.
"Между тем, бродя по целым часам, не встретишь ни одного другого животного, - говорит Чуди в своей книге об Альпах, - веселый птичий мир очень скоро дает себя заметить. Вот настоящие проводники жизни, повсюду завоевывающие мир, истинные провозвестники веселья, бодрости и движения!" То же и в пустыне. По мере того как разнообразится местность и пейзаж становится изменчивее, птичий мир также заметно обогащается видами и семействами. На востоке Египта известняковые горы Нильской долины постепенно переходят в песчаниковые скалы и гранитные породы, залегающие по берегам Красного моря; подымаясь на 5800 парижских футов над уровнем моря, они принимают уже альпийский характер: там царит в воздухе могучий хищник - южный бородатый ягнятник, которого арабы по созвучию его крика зовут "эль будж"; сюда же во время своих дальних перелетов залетает иногда бурый орел беркут и отдыхает на утесах; а в каменном море, то есть в грудах скал, беспорядочно нагроможденных природой и составляющих естественные стены здешних гор, водятся пестрые куропатки Сирии и Аравии и красиво расписанные гаевы куропаточки, ростом не больше перепелки: они быстро бегают между камнями или же внезапно и шумно целыми стаями вылетают перед испуганным путником. Почти на каждой глыбе камней сидят попарно, как смоль черные, чеканы с ярко-белой макушкой и хвостом; другой чекан - попутчик - неутомимо прыгает рядом с родственным ему "скакуном" и залетевшими сюда из Европы на зимние квартиры черногрудкой, белохвосткой и ушастой каменками. В пустыне неограниченно властвуют эти миловидные создания, они водятся всюду, где только есть скалы или хотя бы просто рассеянные камни. Каменные и голубые дрозды также нередко попадаются здесь. Между ними встречаются еще то веселый воробей, то выводок прелестных снегирей с алыми грудками, которых такое множество водится по горам, отделяющим Нильскую долину от пустыни. То взад, то вперед с быстротой молнии перелетают различные соколы; они никогда не остаются подолгу в этих местах, столь бедных добычей. Зато по вершинам высоких скал часто гнездится грязный стервятник; будучи от природы снабжен, как и все грифы, чрезвычайно мощными крыльями, позволяющими совершать долгие перелеты, он селится обыкновении на расстоянии многих миль от человеческих жилищ, на скалах, хотя для добывания себе пищи и принужден ежедневно прилетать в места, населенные людьми. Часто и большие хищники северной Африки (Gyps fulvus и Otogyps auricularis) залетают также далеко вглубь пустыни.
Там, где пустыня подходит к берегам Нила, к птицам, перечисленным выше, присоединяются еще другие, пришельцы из обитаемых областей. Так, например, чаще всех появляется в пустыне обитатель Нильской долины желтоватый орлиный сарыч; он отыскивает себе спокойное местечко где-нибудь повыше и там без помехи пережидает, пока совершится в его желудке важный процесс пищеварения. Цвет его перьев так похож на желтоватый песок, что очень трудно различить его в пустыне; поэтому часто укрывается от глаз охотника; кроме того, завидев кого-либо в отдалении, он тотчас подымается и, медленно взмахивая крыльями, отлетает подальше. По всей вероятности, этот хищник, очень полезный человеку, только тогда отправляется в пустыню, когда успеет проглотить десяток или дюжину мышей, ящериц и лягушек; от такого обеда он ощущает в желудке и в голове некоторую тяжесть, для устранения которой самым спокойным и безопасным местом представляется ему пустыня. Орлы Нильской долины, когда досыта наедятся и напьются нильской воды, также охотно отлетают туда же отдыхать. Наконец сюда же присоединяются многочисленные стаи хлопотливых, трепещущих крыльями, шумно взлетающих рябков, которых в северо-восточной Африке четыре вида (Pterocles exustus, guttatus, coronatus, lichensteinii), голубей, каменных ласточек, жаворонков, коньков и др.
Совсем иная жизнь на границах пустыни, сопредельных с травянистыми степями. Но об этом мы будем говорить подробнее в статье о степях.
Из всех до сих пор поименованных птиц, кроме, быть может, куропаток, рябков и чеканов, ни одна не может считаться настоящей обитательницей пустыни. Настоящих очень мало; собственно пустыня едва может прокормить лишь несколько жаворонков, вьюрков, да неутомимого бегунка-скорохода. Хотя черный ворон следует за караваном в самую глубь пустыни и всегда остается на месте ночлега, чтобы порыться в помете верблюдов, поискать питательных частиц вокруг обглоданных костей или поклевать остатки хлеба и зерен, однако и его нельзя назвать сыном пустыни, потому что он не в ней родился и вырос. В несколько часов легкие, быстрые крылья переносят его через пространства, которые верблюд переходит лишь за несколько дней; звонко каркая, пролетает он над караванами, и арабы считают его появление зловещим предзнаменованием.
Собственно пустыне принадлежат следующие птицы: желтоватый бегунок (Citrsorius isabellinus), два вида крупных длинноногих жаворонков (Certhillauda meridionalis и desertorum) два вида мелких жаворонков (Melanocorypha isabellina и deserti); один мною найденный хохлатый жаворонок (Galerida Java); один дубонос (Coccothraustes cantons); два вида овсянки (Emberiza striolata и caesia) и несколько видов уже упомянутых чеканов.
Египетский бегунок
Из них наиболее интересны, без сомнения, бегун и жаворонки. Первый ростом не более горлицы, ноги имеет высокие, трехпалые, а перья - за исключением головы и крыльев, прикрытых стальными перьями, - сплошь однообразного желто-песочного цвета. Голова его украшена яркой шапочкой из серо-синих перьев, глаза обрамлены двумя черными или бурыми полосами. Эту птицу, принимая во внимание ее малый рост, справедливо можно считать наилучшим бегуном из всех пернатых, а так как она, кроме того, отлично летает, то для добывания пищи, рассеянной очень скудно и редко, она может переноситься в короткое время через громаднейшие пространства. Несясь во всю прыть, на бегу хватает там и сям попадающееся на земле насекомое, не зная усталости, с величайшей легкостью спасается от преследований охотника и этим обязана вовсе не своей осторожности, а единственно необычайной быстроте бега. Испытав преследование, она становится робкой и тогда уже пускает в ход свой летательный аппарат, причем обнаруживается темный цвет ее крыльев. Настоящая родина этой птицы - пустыня, но по временам она залетает и в населенные места. Доказательством ее наклонности к странствиям служит то обстоятельство, что уже не раз замечали ее появление в Германии.
Африканские жаворонки несколько больше нашего полевого жаворонка, не пугливы и в местах, где видят людей, даже очень доверчивы. В пустыне они встречаются повсюду, так же как и мелкие овсянки желто-песочного цвета. Последние маленькие твари до такой степени добродушны и доверчивы, что без опасений влетают в самую середину кочующего каравана или в палатку бедуина, ища себе пищи. В крике их есть что-то грустное, меланхолическое: сидя на развалинах разрушенных дворцов, они представляются печальными свидетелями давно прошедших времен.
Степной жаворонок
Таковы наиболее яркие явления жизни высших животных в пустыне. Если упомяну еще о нескольких ядовитых и неядовитых змеях, о большом злобном варане и многих мелких ящерицах, переливающихся всевозможными цветами; назову еще немногих паукообразных - из которых местами особенно многочисленны скорпионы - и других, изредка попадающихся членистоногих, то этим перечнем исчерпывается вся фауна пустыни. Не будучи достаточно сведущ в ботанике, не могу дать обстоятельного отчета о растительной жизни той же области.
30 декабря. Через 40 минут спустя после восхода солнца мы уже сидели на седлах и ехали по направлению к двум черным горам, одиноко возвышавшимся среди равнины. Проводник с удивительной точностью и уверенностью продолжал вести караван на юго-восток, руководствуясь при этом такими приметами, которые только ему и могли быть заметны в пустыне. За исключением нескольких мелких неполадок путешествие наше шло очень благополучно. Так как мне еще придется возвращаться по той же дороге, то воздержусь пока от подробного ее описания и ограничусь сообщением нескольких заметок, которые заимствую из своего дневника.
Около полудня мы остановились в жидкой тени одинокой мимозы, чтобы обождать прохода вьючных верблюдов, которых мы далеко перегнали на своих быстроногих дромадерах.
Проводник развел огонь и заварил кофе. Все это вскоре было замечено одним черным вороном, который немедленно присоединился к нам. Но мы не оказали ему гостеприимства и убили его, заметив, что наш хабир желал бы сам полакомиться им. Получив убитую птицу, нубиец, даже не ощипав ее, кинул в огонь, подождал, пока обгорели перья и немножко припеклось мясо, и затем с великим аппетитом съел ее.
Наши зимземиэ опустели, меня стала мучить страшная жажда; с нетерпением дожидался я верблюдов, несших воду, и как только завидел их, жадно бросился к мехам. Один долгий глоток немедленно освежил меня, но вскоре причинил ужасные страдания. От этой воды сделалась сначала рвота, а потом резь в животе, усилившаяся до такой степени, что я буквально лишился чувств. Слезы проступили у меня на глазах, я бросился с верблюда на землю и до самого вечера мучился сильнейшими болями. Впоследствии предпочитал переносить силь- нейшую жажду, лишь бы не пить такой воды.
Биар-эль-Бахиуда - единственный колодезь этой пустыни, лежащий на половине дороги, - по уверению проводника, должен был встретиться нам к вечеру следующего дня: мы с понятным нетерпением ожидали той счастливой минуты, когда дорвемся до его прохладной влаги. Вода в мехах сделалась до того отвратительной, что ни вином, ни другими спиртными напитками, ни уксусом нельзя было ее сдобрить, и даже в самом крепком кофе слышен был ее противный вкус. Мы спешили к колодезю изо всех сил, но неровная, песчаная дорога, страшно тяжелая для верблюдов, тянулась без конца. В полдень сделали привал у хора, где видели следы чьего-то вчерашнего посещения, и затем крупной рысью поехали к цепи холмов, обрамляющих колодезь. Наконец на закате солнца достигли желанного биара. Он был до краев полон водой и имел вид мутной зеленоватой лужи, покрытой пеной и сором. Один из номадов сначала счистил с поверхности воды грязь, оставленную в ней стадом коз, только что напившихся из этой самой лужи, потом зачерпнул оттуда воды и подал нам. Мне показалось, что лучше этой воды я в жизни не пил. Через некоторое время нам достали еще козьего молока, и мы наслаждались им от всей души. Вода и молоко показались нам великой роскошью, потому что никогда мы не нуждались так в самом необходимом, как перед этим.
Тихо и благоговейно встретили Новый год.
Первые лучи солнца 1848 года вскоре после восхода начали очень чувствительно припекать наши головы. Мы встали до зари, успели поздравить друг друга и мысленно послать свои приветствия в дальнюю, холодную отчизну. Потом привели в порядок караван и на хеджинах уехали в песок, развесили покрывало и, отдыхая под этим навесом, пропустили весь свой караван.
Часа в 3 снова сели на своих быстроногих хеджинов и поехали дальше. Но, по всей вероятности, мы повернули не туда, куда следовало; проводник пришел в беспокойство и поспешно направился к холму, с высоты которого, очевидно, надеялся лучше осмотреть окрестность. Наконец он прямо объявил, что заплутался. Положение наше было далеко не из приятных. Разойдясь с вьючными животными, мы без всяких средств к пропитанию, без воды, наугад бродили по пустыне; разгоряченное воображение в самых мрачных красках рисовало нам нашу ближайшую будущность. Совершенно случайно в эту минуту попался мне под руку компас: мы с радостным возгласом показали его проводнику, который очень удивился и ничего не понял в нашей радости; но мы, невзирая на все его уговоры, повернули в сторону с той дороги, которой следовали до тех пор. Через полтора часа пути зоркий глаз сына пустыни разглядел впереди какие-то движущиеся точки, а мы, вооружившись подзорными трубками, признали их за верблюдов. Через час мы их настигли, и это был действительно наш караван. Проводник в изумлении покачивал головою: "Шурхэль эль эфрендж валляхи ааджаиб!" (Вещи у франков, клянусь Богом, удивительные!) - говорил он своим товарищам.
Следующий день прошел без всяких особенностей. Наш хабир указал нам место, где за много лет перед тем на турецкого купца напали бедуины, ограбили его и убили, но тут же прибавил, что теперь таких нападений опасаться нечего, так как для безопасного прохода караванов нынешнее правительство заключило особые договоры с важнейшими племенами кочевников. Вследствие этого властители пустыни ежегодно получают известное вознаграждение за то, что отступились от своих разбойничьих обычаев и перестали грабить.
С этого дня мы вступили в степную полосу и с радостью замечали возрастающее в ней оживление.
3 января. В ночь у нас сбежал верблюд, и розыск его отнял так много времени, что караван лишь через несколько часов после восхода солнца тронулся с места. Тут впервые представились нам травянистые и кустарниковые заросли степей. В них водилось особенно много птиц. Множество никогда не виданных нами тропических птиц, целые стада газелей и зайцы, попадавшиеся в одиночку, возбудили нашу страсть к охоте. Пришлось то и дело отставать от товарищей.
Около полудня нам послышался детский крик, и мы увидели семейство кочующих арабов. Старая женщина, шатаясь, подошла к нам и "ради милости святейшего пророка" стала просить глоток воды. Мы ей дали из своего обильного запаса, сколько ей хотелось, получили за это благословение бедняги и узнали, что она вместе с мужем прикочевала к этому месту потому, что муж знал тут прежде колодезь, который оказался высохшим. Они уже три дня не пили ни капли воды и чуть не умерли от жажды. Детей кое-как поддерживали скудным козьим молоком. Вскоре появился и сам бедуин и с такой же стремительной жадностью потянул в себя тухлую воду из наших мехов.
Прошло еще немного времени и опять пришлось задержаться: прямо перед нами взлетели две дрофы, мы с увлечением погнались за ними, но успели овладеть только одной; другая, хотя была ранена, скрылась в высокой траве. Окончив охоту, мы почувствовали во всем теле какой-то болезненный зуд: оказалось, что тонкие колючки степных растений прошли через наши одеяния и постепенно вонзились в тело. Немало труда очищать платье от репьев, которые были всюду.
Дрофа
Охота отняла много времени, да еще отвлекла нас довольно далеко в сторону. Чтобы сегодня же добраться до Нила, надлежало очень спешить. Мы разогнали дромадеров самой шибкой рысью, и они так мчали, что в нас как будто хрустели все кости. Попалась еще палатка кочевников, где мы купили свежего козьего молока, утолили им свою палящую жажду и затем с неослабным рвением поехали дальше.
Отсюда уже заметно стало приближение к населенной области, показались следы человеческого труда: в ложбине мы увидели обширные обработанные нивы селения Эль-Эджер, цели нашего сегодняшнего странствия. Высокая гора - Джебель-Роян, - возвышающаяся над горной цепью, идущей до самого Нила, указала нам то место, где должно было находиться селение.
С каждого возвышения и холма надеялись мы увидеть Нил, но все тщетно. Гора казалась все такой же далекой, а степь так же необозримо расстилалась кругом. Желание скорее напиться свежей воды заставляло забывать и усталость, и трудную езду. Мы пустили своих отличных верблюдов во всю прыть через равнину, но только поздно ночью доехали до селения. Несносный скрип черпальных колес, достающих нильскую воду, показался нам сегодня небесной музыкой, а хлеб из дурры - приятнейшим лакомством в мире. Свежая, отличная вода и мягкие, упругие постели еще дополнили наслаждение, ощущаемое при мысли, что спокойная пристань достигнута. Всю ночь мы спали превосходно.