Приглашаем посетить сайт

Энцилопедия "Жизнь животных" (А. Брем, 1958)
Плавание по Нилу от Каира до вступления в пустыню Бахиуда

Плавание по Нилу от Каира до вступления в пустыню Бахиуда

Двадцать восьмого сентября после полудня мы вместе с миссионерами и их свитой сели в большую удобную нильскую барку, которая была уже нагружена всеми нашими запасами и стояла у булакской пристани. В обычный час отъезда, у арабов называемый аасср, то есть за 2 часа до захода солнца, наше судно, подгоняемое свежим северным ветром, пошло вверх по течению.

При грохоте прощальных салютов покидаем Каир. На душе немного грустно: мы чувствуем, что отрешаемся от последних признаков цивилизации, как будто навсегда прощаемся с отечеством. Однако страстное желание повидать чужие страны превозмогает: мы не без удовольствия наблюдаем, как один за другим исчезают из наших глаз дома Булака. С острова Рода повеяло благоуханием; минареты цитадели, еще недавно сиявшие в лучах солнца, понемногу заволакиваются сумерками; проезжаем мимо Старого Каира - и вся столица халифов исчезла из виду. С наступлением ночи ветер спадает и лишь слегка надувает наши распущенные паруса, тихо плещутся струйки вокруг носа барки, и мелодический говор священного потока отдается в душе.

У Торры мы причалили. Легкий ночной ветерок превратился в крепкий восточный ветер, который осыпал нас песком пустыни, так сказать, из первых рук, и притом дул нам навстречу. Торра - большое селение, в котором живут с женами и детьми кавалеристы второго вице-королевского полка; эта деревня имеет несколько ровных улиц, но относительно чистоплотности придерживается порядков, общих всем египетским поселениям, то есть отменно грязна. Осматривать тут совсем нечего, поэтому пришлось воротиться на барку и переждать ветер. Несколько солдат бегали по берегу и забавлялись тем, что колотили верблюдов и их погонщиков, которые занимались перевозкой больших каменных плит из каменоломен Мокадама. У берега стояли большие барки, предназначенные для камня; прислуга этих судов была занята погрузкой и также обратила на себя внимание солдат. Один из этих тунеядцев скомандовал нашему рейсу немедленно отчаливать, потому что будто бы наша барка мешает другим причаливать. Его никто не послушался, но когда он самым грубым образом хотел перерубить веревки, которыми судно привязано к берегу, патер Кноблехер спрыгнул на берег и одним предъявлением своего фирмана мгновенно обратил разъярившегося тирана в нижайшего раба.

В полдень рейс полагал двинуться дальше или, по крайней мере, пристать к противоположному берегу, чтобы хоть укрыться от налетающего песка. Однако, когда мы достигли середины реки, ветер так сильно накренил барку, что она легла набок, волна плеснула через борт, и перепуганный штурман во все горло закричал о помощи, по крайней мере, так нам показалось. Но вышло еще не так худо: штурман потребовал только нож и с громким возгласом "Бе исм лилляхи!" (Во имя Божие!) воткнул его в переднюю мачту, тогда ветер должен непременно утихнуть или "перерезаться". Уж не знаю, ножом ли "перерезали" ветер или с ним что другое случилось, но только он внезапно погнал нашу барку против течения с быстротой парохода.

В самом деле, трудно представить себе путешествие более приятное, чем на нильской барке, особенно если она снабжена всем необходимым и если находишься в хорошем обществе. При продолжительных плаваниях судно и его экипаж нанимаются на неопределенный срок; платишь помесячно и плывешь без заботы и затруднений по мировой реке полным хозяином; можешь сокращать и удлинять поездку сколько угодно и в каждом египетском городе найдешь все необходимое по части еды и питья. За тысячу пиастров, то есть на наши деньги 66 талеров в месяц, можно нанять уже отличную дахабие со всем экипажем. Для прихотливых путешественников есть и очень дорогие суда, богато отделанные и снабженные всевозможными удобствами. Дахабие во всяком случае можно предпочесть пароходам, которые нынче в несколько дней прокатывают путешественников по фараоновой земле, едва давая мельком взглянуть на все ее чудеса*. При такой скорой езде впечатления перепутываются, между тем как поездка по Нилу в дахабие, без сомнения, у всякого человека оставит приятное впечатление и надолго запомнится.

* Пароходы совершают рейс туда и обратно в 20 дней. Перед каждым храмом останавливаются на 3 часа, в Фивах стоят 5 дней. - А. Брем.

Устройство всех нильских судов одинаково. Больше половины их длины занято каютой, остальная часть, на несколько футов возвышающаяся над уровнем пола каюты, служит местом хранения поклажи и пристанищем для матросов. Палуба до средней мачты также предоставляется пассажирам: она до этого места покрыта навесом, под которым можно дышать свежим воздухом и любоваться видами. У передней мачты помещается кухня: очаг, или плита, защищаемая от ветра дощатым ящиком. Между передней и средней мачтами скамьи для гребцов.

На носу барки находится рейс, постоянно нащупывающий фарватер; на крыше каюты стоит подчиненный рейсу мустамель, то есть штурман; между передней и средней мачтами сидят матросы, состоящие при парусах.

Мачты сравнительно коротки, но снабжены длиннейшими реями, на которых укреплены треугольные, так называемые римские, паруса. Смотря по направлению ветра и по течению, паруса приходится часто переставлять, и реи всякий раз переносятся с одной стороны мачты на другую. При мелководье и при сильном ветре один из матросов постоянно держит руками шкот, прикрепленный к парусу, и как только барка садится на мель, что случается довольно часто, он тотчас отпускает шкот. Тогда все матросы быстро раздеваются, спрыгивают в воду и с какими-то особыми вздохами и неподражаемыми стенаниями втаскивают барку обратно в фарватер.

Обыкновенно на дахабие бывает два больших паруса и один малый, называемый трикэта и стоящий на особом выступе, образуемом на корме удлиненными досками; иногда на дахабие бывает только два паруса: один большой на носу (называется кумаш), а другой на корме (трикэта). Узенькие, очень длинные лодки со множеством гребцов, с большими парусами и маленькой каютой называются сандаль; они самые легкие на ходу. Каюта на дахабие разделена на три или четыре комнатки; из них первая служит приемной, вторая - жилая горница, вроде кабинета, третья - уборная и, наконец, четвертая - спальня, по-арабски - гарем. В эту комнату восточные жители помещают обыкновенно своих жен. На больших общественных дахабие в каютах находятся столы, стулья, шкафы, сундуки и тому подобные домашние принадлежности, и такие каюты еще удобнее.

Запасаясь в Каире разной утварью, необходимой, по нашим европейским понятиям, на время поездки по Нилу, отнюдь не следует забывать про кувшины для охлаждения воды. В Египте с незапамятных времен изобретены глиняные кувшины, через мельчайшие поры стенок которых постоянно просачивается некоторое количество содержащейся в них жидкости: она появляется на поверхности кувшинов в виде крошечных капель, которые постепенно испаряются и тем постоянно охлаждают и самый сосуд, и его содержимое. Такие кувшины бывают двух родов и называются сир и кхула. Первый объемистее, в него наливают большое количество воды прямо из Нила, чтобы дать ей отстояться и очиститься, а во втором, меньшего размера, такую отстоявшуюся воду только охлаждают для непосредственного употребления.

Долина великой реки

Сир - большой сосуд, вмещающий до двух ведер, имеет форму сахарной головы, ставится на пол острым концом вниз и наполняется водой. Глина, из которой он сделан, более пориста, просачивание происходит здесь обильнее и быстрее. Вода, процеженная таким образом, стекает в муравленую чашу и уже оттуда разливается в маленькие, изящные и разнообразно вылепленные кхулали*, в которых можно охладить ее до 10 градусов по Цельсию. Сосуды обоих родов так дешевы, что самые беднейшие феллахи себе в них не отказывают.

* "Кхулали" - множественное от "кхула".

Из упомянутых мероприятий по очищению и охлаждению нильской воды само собою явствует, что она не может называться "наилучшей водой в мире", как то провозгласили многие путешественники. Может случиться, что и я в предлагаемой книге не раз буду отзываться о ней с восторгом. И тем более считаю себя обязанным откровенно признать, что понятие о превосходстве нильской воды не абсолютное, а только относительное. Когда река достигает своего высшего уровня, вода несет такое множество землистых частиц, что даже получает светло-коричневый цвет; если дать ей хорошенько отстояться или подмешать к ней очищенных квасцов, горького миндаля или полевых бобов, то ил, обусловливающий знаменитое плодородие Египта, садится на дно и образует осадок, равняющийся 1/12 содержимого сосуда. Если пить эту воду, не процедив ее, то непременно делается понос и затем сыпь, которую арабы так и зовут нильской сыпью. Стало быть, нечего и говорить, эта вода не может считаться наилучшей для питья.

И, однако, путешественники, восхваляющие драгоценную нильскую влагу, совершенно правы, говоря, что в Египте нет воды лучше нильской. Я твердо убежден, что вода из Эльбы ничем не хуже нильской, но между ними та существенная разница, что в Германии мы сравниваем свою речную воду с кристально чистой влагой родников и источников, тогда как в Египте, кроме речной, существует только стоячая, возбуждающая отрыжку вонючая вода цистерн и прудов. Кроме того, египетская жажда не чета германской, по крайней мере той, которую мы чувствуем к воде. Известно, что жажда - лучшая приправа всякого питья; в жарких странах бываешь рад чем-нибудь утолить жажду, которая там бывает поистине мучительна. Спиртные напитки никогда не могут заменить воды: чем больше пьешь вина, тем сильнее хочется пить. Поэтому-то нильская вода и есть наилучшая в мире.

Наше путешествие по Верхнему Египту с каждым днем становилось интереснее. Перед нами в бесконечном разнообразии чередой проходили обширные плодородные нивы, зеленевшие весенними всходами; леса финиковых пальм, увешанных плодами; села и города или запущенные полосы отличной земли, заросшей сорными травами; песчаные равнины обеих египетских пустынь и обнаженные горы с отвесными стремнинами, или горные скаты, покрытые валунами; развалины египетских храмов и развалины бывших селений. Путешествующий для собственного удовольствия всегда имеет довольно времени, чтобы осмотреть достопримечательности; мы же находились в зависимости от миссии и потому только по утрам могли сходить на берег, любоваться окружающим и в то же время еще охотились. Но часто и охота не удавалась благодаря дилетантам, состав- ляющим часть нашего общества.

Всякий, умевший носить ружье, непременно считал своей приятной обязанностью подстрелить какую-нибудь неповинную тварь; эти бестолковые охотники не думали преследовать ни диких кабанов, пожирающих молодые всходы, ни гиену, притаившуюся в своем логовище или в расселинах утеса, ни египетскую лисицу, лукаво пробирающуюся по полям, ни ихневмона, похитителя яиц и кур, ни кровожадной выдры; нет, они нападали на безвредных голубей, не разбирая даже диких от домашних, истребляли добродушных береговых птиц, нахальных воробьев, пустельгу или сову, селящихся поближе к городам.

Желтобрюхий зеленый голубь

Тогда Мохаммед, нубиец, исполняющий на нашей барке благородную должность повара, не знал куда деваться от работы. Наши спутники вознамерились составить свою орнитологическую коллекцию; но нерадивый Мохаммед решительно парализовал их научные стремления. Впрочем, я должен оговориться, один только наш почтенный соотечественник, патер Кноблехер, додумался употребить в дело трупы бесцельно убитых животных: ему не хотелось, чтобы они гнили понапрасну, и потому он сделал все, что от него зависело для того, чтобы организовать при миссии зоологическую выставку.

Несмотря на вмешательство соперников, наша коллекция со дня на день обогащалась. Еще до восхода солнца мы сходили на землю и отправлялись вперед, навстречу течению. В прохладе утренней зари охотились с наслаждением и с успехом. Тогда Египет был для меня еще новым миром, и каждая новая или малознакомая птица казалась драгоценной добычей. Для коллектора, любителя естественных наук каждый день приносит новые радости; я только и думал об охоте. Обыкновенно мы в самое короткое время успевали запастись таким множеством дичи, что оставалось только возвратиться на барку, которая между тем тихо подвигалась, по мере того как начинал задувать ветер.

Во все время плавания ветер был нам постоянно благоприятен. Уже более месяца дул попутный северный ветер. Воздушные течения, известные под именем пассатов, бывают и в Египте. Северные ветры, особенно удобные для плавания по Нилу против течения, начинаются здесь обыкновенно около середины октября и продолжаются до конца марта или начала апреля; но в этом году они наступили ранее. Другие воздушные течения редко держатся долее одного дня.

Часов в 9 утра подымается ветер и дует до заката солнца; тут настает тишина. Часто, однако, через несколько часов снова подымается тот же ветер и с перемежающеюся силой дует до зари следующего утра. Иногда северный ветер так силен, что суда, идущие вниз по течению, хотя бы без мачт и на одних веслах, вовсе не могут двинуться с места. В апреле, мае, июне и июле ветер то и дело меняется и задувает со всех точек горизонта; нередко случается в это время и хамсин, тот ветер, который арабы считают наиболее вредным и который срывает листья с деревьев. Тогда судоходство по Нилу прекращается. Напротив того, часто восточный или западный ветер судоходству не мешает: так как Нил течет с юга на север, суда с латинскими парусами удобно могут двигаться и вверх, и вниз.

2 октября. Пристали в гавани Минни, маленького города в Верхнем Египте. Турецкий офицер в богатейшей одежде пришел к нам на барку и отрекомендовался французом, уже много лет состоящим на службе в Египте. Вскоре мы убедились, что вместе с турецким нарядом он принял и турецкие обычаи: как только он ушел, слуга принес нам от его имени жирного барана и большую корзинку, наполненную хлебом, в знак акра'мэ* своего господина.

* Слово "акра 'мэ" можно перенести как "гостеприимство". На Востоке понятие о гостеприимстве так же широко, как и распространение самого гостеприимства. Карама, от которого произошло акра 'мэ, означает "оказывать великий почет"; гостеприимство в нашем смысле приветливости обозначается у них словом "тиа'фэ". - А. Брэм.

В полдень мы отправились дальше. Плыли мимо бесчисленного множества катакомб, высоко высеченных в утесах правого берега, но ничего не могли осмотреть, потому что наши хозяева хотели воспользоваться превосходнейшим попутным ветром.

В деревнях, которые мы до сих пор посещали, встречались почти исключительно старики, женщины и дети: мужчин и юношей забирает вице-король, формирует из них войско, заставляет строить, работать на фабриках, на судах или, наконец, занимает их различными промыслами. Рекрутские наборы, производимые пашой, должно быть плохо действуют на увеличение народонаселения; по крайней мере, страх солдатчины так велик в народе, что 80 процентов арабских матерей ломают своим грудным младенцам указательные пальцы правой руки, чтобы сделать их негодными к военной службе. Правительство издало строжайший приказ принимать в солдаты именно изуродованных таким образом юношей, так что этот варварский обычай вовсе не достигает своей цели, однако феллахские женщины отнюдь от него не отступают. Нельзя отрицать, что население Еги пта заметно редеет. Правительственная система нынешнего паши отнимает тысячи рабочих рук у самого источника благосостояния страны - земледелия.

Когда мы входили в какое-нибудь селение, нас немедленно окружала толпа больных, принимавших нас за медиков и просивших о помощи. В деревне Коссеир мы нашли двух больных лихорадкой, из которых один был болен три месяца, а другой уже тринадцать месяцев. Несчастные, не надеявшиеся на врачебную помощь, терпеливо ожидали исхода своих страданий - смерти. Местные лекари и знахари бессильны против лихорадки - этого египетского злого духа. Они просили у нас лекарств для своих больных и надеялись вылечить их через несколько дней.

9 октября. Прибыли в деревню Кхау-эль-Сорхеир, или Малую Кхау, названную так потому, что она лежит против городка Кхау. Здесь люди живут совершенными амфибиями. Разлившийся Нил совсем затопил местечко с его окрестностями, и вода только потому не залила домов, что они строятся на несколько дюймов выше максимального уровня реки. Понятно, что в таких жилищах бывает множество больных: малейшая простуда развивается в серьезную болезнь. Даже мы несколько раз заболевали коликами, но немедленным употреблением разных сильных средств успевали освободиться от них.

12 октября. Пристали вблизи развалин Стовратых Фив, у селения Луксор. Дрянные феллахские лачужки помещаются над главным входом одного из храмов и в самом храме; многие древние памятники скрыты от глаз самой деревней. Я не намерен повторять здесь описания развалин Луксора, Карнака, Курну и Мединет-Хабу, которые уже сто раз описаны прежде; я окидываю их лишь беглым взглядом и сообщаю только то, что сам испытывал во время осмотра.

Все египетские памятники величавы, но безжизненны и суровы; греческие храмы и другие образцы зодчества и ваяния своими живыми формами воспламеняют и возвышают дух; тот, кто видел творения греческого искусства, останется равнодушен к египетским. На мой взгляд, только три рода памятников древнеегипетского зодчества производят истинно возвышающее впечатление: именно - пирамиды, царские гробницы и пещерные храмы Абу-Симбель. Все остальные древнеегипетские постройки поражают или громадностью каменных плит, из которых они сложены, или неподражаемой отчетливостью и тонкостью резьбы иероглифов, которые в любопытнейших сочетаниях стоят длинными рядами, без всякого соблюдения перспективы; дивишься колоссальным планам всех этих работ, но поражаешься только размерами, а не красотой форм.

Фигуры священных древнеегипетских пись- мен пропадают при сравнении с греческими фресками и даже с арабесками, суровые колоссы бледнеют перед оживленными, изящными изваяниями греков. В этих последних отражается вся цветистая поэзия мифологии, в первых таится мрачная важность богослужения, посвященного таинственной Исиде. Только тогда, когда первоначальное назначение того или другого египетского здания находится в связи с явлениями, которые и ныне нам сродни и понятны и в нас самих возбуждают чувства благоговения и грусти, только тогда они на современных людей производят неизгладимое впечатление.

Луксор

Таково впечатление от царских гробниц. Подобно большинству храмов древнего Египта, они находятся на левом берегу Нила, в пустыне.

"Памятник фараонов, всемирный памятник - достояние пустыни. Только тут возможна полная сосредоточенность духа, самосознание, благоговение, созерцание божества. Здесь дух свободен, отрешен от многообразных впечатлений и развлечений шумного, пестрого света. Голос древнего единого бога слышится человеку из пустыни, и человек снова погружается в таинства создания и вечного бытия" (Богумил Гольц).

Широкая дорога, доныне носящая явные следы искусственного устройства, ведет в горы. Путь становится все пустыннее и печальнее, окрестности мертвеннее и угрюмее, так и чувствуешь, что вступаешь в царство покойников. Дорога широкими дугами опоясывает все более возвышающиеся горы. Наконец, проехав около четырех верст, мы достигли входа в могильный склеп, обозначенный ныне номером один. Остальные склепы, всего числом более двадцати, находятся неподалеку отсюда, в глубокой долине, которая со всех сторон окружена, как стенами, высокими и крутыми скалами.

В выборе этого кладбища таится глубокий смысл. Тут нет ничего живого, ничто не растет, не водится ни одна птица, не заходит никакой зверь. На этой почве властвует священный покой, которому и прилично властвовать там, где покоятся цари замечательнейшего народа в мире. Мудрость жрецов определила упокоить прах властителей, отошедших из этого суетного, переменчивого бурного мира, на священных высотах, в области вечной тишины. Горы налегли на храмины, в которых стояли саркофаги могущественных царей, валуны и обломки скал завалили могильные врата; и все-таки святотатственная рука позднейших поколений дерзнула проникнуть в крепкие входы, вскрыла гробы, осквернила святыню вечного покоя.

Все склепы устроены почти совершенно одинаково, с маловажными изменениями в плане. Каждый состоит из нескольких залов, тянущихся один за другим анфиладой, и в последнем из них помещается саркофаг. Только один склеп, обозначенный номером семнадцать, расположен иначе: в нем два ряда залов, один над другим. В тех местах, где утес, в котором высечен склеп, гладкий - иероглифы вырезаны непосредственно на камне, там же, где камень раздробился и шероховат, - поверхность его замазана штукатуркой и иероглифы начертаны уже на этом искусственном слое.

Все изображения представляют описание жизни и деяний царя, тут похороненного: царь изображен то на войне, то на троне, то на молитве, то в домашней жизни, то в часы забав и отдохновения. На некоторых стенах представлены народы, покоренные египтянами, в виде рабов: на этих изображениях очень легко отличить курчавого эфиопа от стройного, тонкокостного индийца, еврея или перса. На оштукатуренных стенах эти образы минувших тысячелетий блистают еще и теперь такой неувядаемою яркостью и свежестью красок, как будто художник только вчера в последний раз расписал их кистью. Некоторые фигуры намечены на стене красной краской, легким контуром, но не тронуты резцом: это значит, что царь скончался и пришлось положить его в приготовленный мавзолей, тогда замолкал молоток ваятеля под высокими сводами склепа, толпа рабочих выходила на свет божий, а хор жрецов приносил мумию и предавал ее покою в темной могиле.

Очень удачно выбрана для кладбища эта тихая долина, ни еще лучше расположение и план самих склепов. Описывать их подробнее не стану: для этого на их осмотр потребовалось бы большее количество месяцев, нежели мне досталось часов. Шампольон выполнил эту задачу; Лепсиус*, как свидетельствует множество публикаций на всех европейских языках, якобы больше уничтожил памятников, нежели научно исследовал их.

* Рихард Лепсиус (умер в 1884 году) - немецкий археолог, руководивший в 1842 - 1845 годах прусской археологической экспедицией. Ему принадлежит честь открытия 30 неизвестных дотоле пирамид.

На многих столпах храмов в Луксоре и Карнаке также видны места, из которых просто выломаны иероглифы. Один феллах, по его уверению, состоявший на службе у Лепсиуса, рассказывал, что этот ученый вырывал памятники, срисовывал их, потом разбивал и в довершение поругания закидывал грязью. В самом деле, нужно обладать легковерием, свойственным обыкновенному туристу, чтобы верить таким несообразным рассказам.

Очень понятно, что при своих поисках наш почтенный соотечественник употреблял в дело и долото, и молоток. Позднейшие путешественники допытывались от невежественных феллахов, кто мог быть разрушителем тех или других памятников, а так как имена этих врагов искусства никому не известны, то феллахи наугад называют Лепсиуса. Подобные утверждения отнюдь не могут уязвить этого ученого мужа, но немцу все-таки неприятно услышать такую версию, связанную с именем человека, которого мы привыкли почитать героем науки.

Обратный путь от царских могил идет по тем же окружающим их высоким горам, с вершин которых открывается великолепный вид на Нильскую долину. Внизу и впереди видны Карнак, Луксор, колонны Мемнона. Мединет-Хабу и другие храмы, а у самой подошвы гор - Некрополь, кладбище древних обитателей Стовратых Фив; торговля мумиями обратила и это место в изрытое поле. Здесь начинается крутой спуск и, когда сползешь с горы, очутишься в Мединет-Хабу, который составлял в древности нечто среднее между храмом и дворцом. Некогда звучавшие колоссы Мемнона теперь тихо сидят на своих прежних пьедесталах, окруженные плодоносными полями пшеницы, а во время половодья, когда волны Нила затопляют все кругом, их священные фигуры также спокойно смотрят на воду.

После беглого обзора достопри- мечательностей Луксора и Карнака мы собрались в дальнейший путь. Тогда на нашем судне появились в легких одеждах три публичные танцовщицы, путешественники часто называют их "альмэ"**, и при звуках кастаньет, тамбурина и двухструнной скрипки, на которой пилил какой-то слепой старик, начали исполнять перед нами свою чувственную мавританскую пляску.

* * Альмэ - певица, которую нанимают петь при гостях во время больших собраний; она обыкновенно садится б соседней комнате у небольшого окошка за частой решеткой, сквозь которую слышен только ее голос, видеть же певицу никто недолжен и не может. А. Брем.

Мы, светские, охотно бы посмотрели на прелестных танцовщиц, но наше духовенство, за исключением, может быть, епископа, убоялось искушения и безжалостно прогнало их прочь.

Нам рассказали, что танцовщицы проживают здесь в изгнании. Они прежде занимались своим ремеслом в Каире и Александрии, но как видно очень уж насолили старому Махаммеду Али: он внезапно прогневался и прервал их веселое житье строгим повелением отправиться в Верхний Египет; тех, которые замешкались, немедленно разослали с солдатами в разные городки. Тут они ведут самую беспорядочную жизнь и нередко надоедают путеш ествен н и кам своею навязчивостью. Некоторые из них удивительно красивы, но чаще они так истасканы всякими мытарствами, особенно пьянством, что возбуждают отвращение и жалость. Оргии и вакханалии, устраиваемые с их помощью, турки называют "фантазиями"*; о танцах их я буду говорить впоследствии.

* Не лишнее будет пояснить это слово, которое я по привычке часто буду употреблять. Оно имеет иное значение, нежели "фантазия" у греков, хотя, очевидно, произошло от него; оно означает всякие праздничные сборища и забавы восточных жителей, только не религиозные торжества. Всякое украшение или наряд называется "фантазия"; вышитое платье, красивое оружие, богато обложенное серебром или золотом, с вырезкой или насечками; яркий, разноцветный ковер, разубранное седло и т. д. - все это "фантазия", или фантастично. Всякая попойка, танцевальный вечер, торжественный поезд и т. д. называется "фантазия". -А. Брем.

Если танцовщица молода, красива, богато одета и к тому же искусно исполняет свои страстные танцы, то выходит в самом деле фантазия в первоначальном значении этого слова. В самом ее появлении есть уже что-то фантастическое. Но красота ее скоро меркнет, а как только она теряет свою власть над мужскими сердцами, так для нее все пропало. На старости лет пробавляется гнуснейшим сводничеством, которое доставляет ей кое-какие гроши, едва достаточ н ые для поддержан и я жал кого существования.

Такой переход от прежнего блеска и роскоши к ужасной нищете до того поразителен, что в самом деле нужно иметь магометанскую веру в силу неотразимого предопределения, чтобы переносить такую противоположность.

Одна знаменитая своей красотой танцовщица, по имени Сафиэ (София), была любовницей Аббаса-паши, впоследствии сделавшегося вице-королем. В юности она была так хороша собою, что во всем гареме Аббаса-паши, тогда бывшего правителем Каира, не было ей подобной. Он часто посещал прелестную танцовщицу, осыпал ее подарками, но зато требовал от танцовщицы верности, на которую нечего было рассчитывать. Однажды он застал ее в объятиях какого-то смазливого араба. Мщение было достойно его грубости и жестокости: по повелению паши несчастную женщину схватили и били кнутами по спине до тех пор, пока не растерзали спину в глубокие раны, которые зажили только через несколько месяцев; ее свежесть поблекла, красота была уничтожена. Впоследствии я видел Софиэ в Эсне, где у нее довольно большой дом. Следы прежней красоты были еще очень заметны, но ее богатый наряд показался мне тогда красивее ее самой. Неизлечимая слабость - следствие жестокого наказания - на всю жизнь оставила ей воспоминание о любви и мстительности Аббаса.

Ветер продолжал нам благоприятствовать. 13 октября мы уже достигли городка Эснэ, а 16 октября - Джебель-эль-Зальсали - узкого речного прохода: это последняя плотина, через которую Нил прорывает себе дорогу, прежде чем выбирается на илистую равнину Египта, по которой он тихо и спокойно разливает свои воды. Местность эта замечательна: на правом берегу виднеются громадные каменоломни, а на противоположном заметны древние порталы храмов и катакомбы.

По ту сторону Джебель-эль-Зальсали горная цепь снова широкими полукружиями отступает от берега, и египетские нивы опять являются в роскошном виде. На правом берегу, на крутом утесе, ныне покрытом песком, стоит Ком-Омбо, двойной храм времен фараонов.

Мы двигались вверх с быстротой парохода. На многих песчаных островках видели в первый раз живых крокодилов, которые, впрочем, не подпускали к себе на ружейный выстрел, и, завидев нашу барку, медленно сползали в воду. За несколько дней перед тем мы заметили одного из этих громадных животных плавающим в реке, но я тотчас угадал, что он мертвый. Тем не менее наши патеры не преминули послать полдюжины пуль в бронированную шкуру зверя, для которого каждый заряд был уже ненужной роскошью. При этом все были в изумлении от чрезвычайной неподвижности "спящего чудовища", я же втихомолку дивился наивности дилетантов, считавших себя охотниками.

Шипохвост африканский

К вечеру мы прибыли в Асуан, пограничный город между Египтом и Нубией, бросив якорь рядом с невольнической баркой. Еще издали, прежде чем завидишь город, совершенно скрытый от глаз пальмами, на высокой горе левого берега показывается гробница святого Муссы, покровителя первого нильского порога. Из реки выступают нагроможденные одна на другую глыбы глянцевито-черного гранита и сиенита, которые в летнюю пору затрудняют плавание. За ними открывается, подобно красивому саду, остров Элефантина и с ним Асуан. При высоком уровне Нила суда подплывают к самому городу, когда же река на убыли, приходится огибать остров, держась правого берега, и с величайшей осторожностью пробираться между крайними утесами через быстрину. Таким образом достигают маленькой, тихой пристани, лежащей в чрезвычайно романтической местности, между массами гранита и иероглифическими изображениями, непосредственно за городом, куда шум воды, катящейся через пороги, долетает лишь отдаленным гулом.

Асуан - древняя Сиена греков - лежит под 24 градусом северной широты. В прежние времена, когда процветали здесь древние каменоломни, город был и значительнее, и пространнее, чем теперь, о чем можно судить по развалинам, разбросанным на четырехугольном пространстве нынешнего жалкого городишка. Каменоломни, откуда произошли все те колоссы, обелиски и столпы, которые так удивляют нас своею громадностью, прочностью и красотой в памятниках Египта, - эти каменоломни находятся под самым городом, в пустыне.

Повсюду еще видны следы древнего способа добывания камня: в маленькие, но очень глубокие дыры, пробуравленные в скале прямыми рядами, вбивались деревянные клинья и поливались водой, отчего они до того разбухали, что отторгали от скалы массы камня весом в несколько тысяч центнеров. Горная порода здесь состоит из соединения кварца, полевого шпата и слюды, соединения, названного по имени известного месторождения Сиены - "сиенитом". Некоторые оторванные глыбы и теперь еще лежат в песке, в пустыне, другие частично даже обработаны. Выделанные плиты при помощи катков перетаскивались к реке по выровненным дорогам, следы которых также еще заметны, нагружались на плоты или барки и перевозились по воде к месту своего назначения. Более длинная дорога, искусственно проложенная в пустыне к острову Филе, лежащему неподалеку отсюда, относится, быть может, ко времени римского владычества, однако многие скалы близ нее исписаны иероглифами.

Обширное пространство нынешней пустыни занимают менее прочные постройки: укрепления, мечети и гробницы гораздо более позднего периода, происходящие, быть может, от мамелюков. Они лежат грудами обломков и имеют очень красивый вид, соединяясь в нескольких местах с бушующим за ними водопадом нильского порога. Обширность пространства, занимаемого этими развалинами, показывает, что Асуан, это перепутье первого порога, когда-то был значительным торговым городом.

Нынешний Асуан, пожалуй, вовсе не заслуживает названия города. В нем очень мало лавок, да и те самые плохие, в которых иногда не бывает ни продавцов, ни покупателей; но зато здесь резиденция египетской таможни, где за все товары, идущие в Судан или из Судана, платят пошлину. За невольников, которых на востоке повсюду рассматривают как обыкновенный товар, пошлина очень высокая*. Во время нашей остановки в Асуане тут было несколько торговцев невольниками, задержанных, вероятно, в связи с неуплатой пошлины за своих негров и негритянок. Нам предлагали очень красивую девушку за 1800 пиастров; негритянские мальчики и девочки гораздо дешевле.

* На наши деньги пошлина эта распределена следующим образом: за негра или абиссинца по 20 талеров, за негритянку 24 талера, за абиссинскую женщину 33 талера. - А. Брем.

Один из торговцев невольниками приходил к нам на барку и рассказывал о дальних краях Белого Нила, которые он будто бы объездил. Он показывал очень оригинальное и устрашающее оружие, а также разную утварь тамошних негров; все мы рассматривали эти предметы с живейшим любопытством.

Все суда, идущие по Нилу из Египта в Нубию, только в таком случае переходят асуанский порог (хотя он и не опасен), когда по контракту этот перевал вменяется рейсу в непременную обязанность. Наша большая дахабие ни в каком случае не могла бы выполнить этого. Поэтому мы должны были перевезти свои вещи через порог из Асуана на верблюдах. Дон Игнацио выбрал близ острова Филе место для ночлега. 18 октября к нашей дахабие подошли нанятые погонщики с верблюдами, навьючили стонущих животных багажом миссии и к полудню перевезли все к месту нашей стоянки. Мы поехали дальше на ослах и на закате солнца достигли деревни Сиалэ, лежащей по ту сторону порога. Окрестности Сиалэ имеют суровый, но романтический характер. Горы расступаются широкой дугой, и Нил, пенясь, бушует через их отроги. Блестящие массы черного сиенита и порфира то цельными утесами, то будто нагроможденные гигантской рукой в колоссальные кучи, дробят реку на сотни маленьких, шумящих потоков, сгоняют ее в котловину, образовавшуюся между ними, и оттуда снова ее волны с громовым ревом стремятся дальше через камни Вдоль самых берегов тянутся немногие узкие полосы возделанной земли, остальное все пусто и мертво, но очень красиво.

Посреди этого хаоса камней и скал зеленеет остров Филе с пальмами и развалинами храмов. С первого взгляда так и кажется, что это какой-то волшебный замок. Этот храм, строгий по темному цвету камня, но приветно смотрящий в глубокой тишине своего уединения, оглашаемый лишь вечным гулом стремительно бегущих волн, обросший благоуханными мимозами и стройными пальмами, весьма удачно посвящен одному из божеств древнего Египта. Он стоит на таком месте, которому ничего подобного не найдешь во всем свете. Здесь дух неофита, воспитанного жрецами, непременно должен обращаться к великим и высоким помыслам; и когда неофиту объясняли здесь значение птичьего полета, на который мы смотрим так равнодушно, посвящали в таинства изречений оракула, учили разбирать иероглифы или раскрывали перед ним саисскую статую, то во всех этих многозначительно сокрытых догматах он должен был без помощи учителя угадывать и сознавать аксиому: "существует лишь Единый Бог!".

Остров Филе

Остров Филе стоит посмотреть. Одна его история, которая определеннее и яснее всех других историй, связанных с египетскими храмами, в высшей степени интересна. Филе, гробница Осириса и Исиды, считался особенно священным местом. Поклонение Исиде продолжалось здесь еще и тогда, когда учение Христа уже распространялось в Нижнем Египте. Нубийцы торжественной процессией приходили сюда за изображениями Исиды; здесь же они заключили мир со своими соседями-египтянами после одной из многократных войн. Когда наконец и сюда проникло христианство, храм Исиды был обращен в христианскую церковь.

Своды храма построены в чистейшем, совершеннейшем египетском стиле; каждая отдельная часть здания свидетельствует об идеальном величии целого. Тяжелая, подавляющая массивность других египетских зданий здесь исчезает, и вместо нее видишь смелый, свободный размах. Стройные колонны увенчаны легкими капителями, которые все различны, общее между ними только цветок лотоса. По некоторым неоконченным капителям видно, что отделка их производилась уже по окончании всего здания, что и объясняет необычайное разнообразие и тонкость отделки листьев, украшающих колонны.

Внутри храма колонны отделаны и сплошь покрыты иероглифами; краски на них сохранились в своей первоначальной, неувядаемой яркости. Некоторые капители представляют прямостоящие пучки зеленых пальмовых листьев или, скорее, целые пальмы; эта идея, прямо выхваченная из окружающей природы, и своем роде единственна и чудно хороша. Каменная лестница, вполне сохранившаяся, ведет на площадку над фронтоном, откуда открывается вид на нильский порог.

Всюду заметны следы насильственных опустошений. С наружных и внутренних стен храма сбиты гигантские изображения богов и царей; весь остров покрыт обломками; в таких же развалинах селение Барабра, некогда здесь расположенное. В залах, где прежде раздавалось торжественное пение жрецов, нынче лишь воробьи да каменные ласточки вьют себе гнезда, а в грудах мусора слышится печальный напев здешнего жаворонка - так-то изменчиво все земное!*

* Храмы острова Филе не отличаются древностью: храм Исиды восстановлен в его современном виде Птолемеем Филадельфом (282 246 годы до н. э.). Изумительный по изяществу Киоск сооружен уже в годы римского владычества, то есть в первые века нашей эры. Сохранность стенной росписи, которой удивляется Брем, уже нарушена с тех пор, как остров ежегодно стал затопляться водами асуанского водохранилища, подпертого гигантской дамбой, сооруженной в 1902 году. Брем сам способствовал по молодости лет обезображению развалин Филе, поскольку на одной из колонн Киоска до сих пор видна высеченная его рукой надпись.

По тщательно собранным достоверным сведениям оказалось, что в Короско нельзя добыть достаточного количества верблюдов для нашего переезда через большую Нубийскую пустыню; это обстоятельство заставило миссию изменить свой маршрут. Мы наняли два судна меньших размеров до Вади-Хальфы; оттуда решили на верблюдах или опять водой переправиться в Донголу, откуда уже можно было, не опасаясь задержек, следовать дальше, через пустынные равнины Бахиуды. 21 октября мы с епископом Казолани, патерами Мусса и дон Анджело разместились на меньшем, но удобнейшем из двух нанятых судов, остальные члены нашей компании остались на транспортной барке. Ветер все так же нам благоприятствовал. 22 октября мы приветствовали ружейными выстрелами переход через тропик и два дня спустя достигли Короско. Тут мы застали вице-королевскую экспедицию, состоявшую большей частью из рудокопов, которые отправлялись на золотые промыслы в Кхассан и уже 18 дней ждали верблюдов, чтобы перебраться через пустыню. Эти люди со страхом и трепетом шли в Судан, климат которого пользуется в Каире самой плохой репутацией.

Короско - бедная деревня, состоящая из нескольких хижин, принадлежащих погонщикам верблюдов, которые обслуживают почтовое сообщение между Хартумом и Каиром. Однако это место в качестве перепутья между Египтом и восточным Суданом и первого этапа перед вступлением в большую Нубийскую пустыню имеет важное значение. Отсюда до Абу-Хаммеда в южной Нубии через пустыню насчитывается около 400 немецких миль; этот путь совершается от семи до девяти дней, и далее, следуя вверх по течению Нила, еще пять дней до Бербер-эль-Мухэирэф. В пустыне встречается всего только один колодезь, называемый бир-муррэ, это означает по-арабски, что вода в нем солоноватая. Поэтому эта часть пути относится к числу самых тяжелых и дорогих в своем роде*, не говоря уже о всяком надувательстве со стороны верблюжьего шейха, жертвой которого непременно становится каждый путешественник, если только он не снабжен фирманом от правительства.

* По тарифу, назначенному правительством, верблюд, навьюченный мехами с водой, так же как и просто верховой верблюд, стоит в этот конец 6 талеров; перевозка арабского центнера в 100 ардалей, то есть 81 фунт (австрийского веса), обходится в 30 пиастров, или 2 прусских талера. Это цена немалая, потому что при таком трудном переходе на одного верблюда полагается не больше трех арабских центнеров вьюка, а воды нужно запасать очень большое количество. - А. Брем.

Различие между Вади-Кенуе, то есть частью Нубии, которую мы объехали, и Египтом поразительно: оно замечается не только в свойствах самой земли, но в людях, их языке и обычаях. Река с обеих сторон стеснена обнаженными скалами; берега так высоки, что разлива не бывает. Поэтому вдоль реки слышится неумолкаемый скрип водочерпальных колес, которые день и ночь поливают узкие полосы обработанной земли, тянущейся по берегам. Каменистая почва приносит скудную жатву бедному нубийцу. Селения здесь еще беднее феллахских, но, на взгляд, миловидные и приветливые; народ здесь беднее, но лучше египетского.

С первого взгляда бросается в глаза разница между египтянином и мирным бербером. Мужчины более или менее смуглы, тщедушны и более робки, нежели феллахи, и не так способны переносить громадные физические усилия, чем нас удивляли египтяне; женщины невелики ростом, не особенно красивы и ходят без покрывал. Мужчины носят короткие штаны и длинный, широкий платок вроде плаща, называемый фэрдах, по праздникам они надевают синий колпак из бумажной материи. У женщин сверх широких шаровар также надевается широчайший фэрдах, который, запахиваясь спереди, распадается вокруг талии множеством складок, наподобие римской туники; их короткие, жесткие, курчавые волосы заплетены в сотни мелких косичек, совершенно так, как по свидетельству статуй, изваянных на египетских памятниках, носили несколько тысяч лет назад. Лица очень приятны, но смотреть на них следует только издали, при ближайшем соседстве вся приятность исчезает от совершенно других причин. Невыносимая вонь поражает обоняние всякого, кто нечаянно приблизится к нубийской женщине: они имеют злосчастную привычку сильно намазывать волосы касторовым маслом, которое в жарком климате вскоре горкнет и заражает атмосферу на тридцать шагов вокруг. Девочки здесь носят один рахад, кожаный передник, очень употребительный во всем Судане; мальчики до 11-летнего возраста ходят почти совсем голые.

Между Дерром и Короско Нил поворачивает на северо-восток. На этом протяжении господствующий северный ветер перестает быть благоприятным для плавания судов, и потому барки тянут бечевой, по-арабски "либбан". По распоряжению правительства исполнение этой тяжкой работы возложено на жителей правого берега, левый берег совершенно пустынен. И мы воспользовались правом, дарованным знатным особам, и заставили бедняков тащить себя как можно скорее. Однако нас взорвало, когда мы увидели, какими способами нубийцев понуждали к исполнению этой обязанности. Двое из наших матросов, ловкие и крепкие люди, бежали впереди, силой отрывали рабочих, от их занятий в поле, у водочерпальных колес или в домах и побоями сгоняли к бечеве. Мы хотели положить предел такой грубости, но увидели, что без этих понудительных мер, освященных местными нравами, нам невозможно двинуться вперед, и потому предоставили делу идти своим порядком.

В этот переезд дон Анджело, об опасениях которого утонуть я уже упоминал прежде, доставил нам забавное развлечение. Наша дахабие стояла неподвижно, Нил был спокоен и гладок, как стекло, воздух чрезвычайно приятен. Доброго патера стали уговаривать хоть один раз испробовать качества его спасительного снаряда - резинового матраца, чтобы знать, насколько он будет полезен в случае настоящего кораблекрушения. Не было недостатка в резонах, чтобы представить ему необходимость и своевременность такого испытания, и он решился на деле совершить опыт. Матрац, наполненный воздухом, бросили на воду, дон Анджело разделся и с помощью барона очень осторожно спустился на матрац. Улегшись на нем как можно спокойнее, он беззаботно смотрел на воду, приговаривая: "Теперь бушуй себе, Нил, я вне опасности!" Как вдруг - он повернулся, предательское ложе перекувырнулось и дон Анджело упал в воду! Несмотря на то, что тотчас же достал ногами дно, он плачевным голосом умолял о помощи. Когда его вытащили на барку, у него было одной иллюзией меньше. С тех пор он с величайшим ужасом взирал на мутные волны реки.

Нил выше Асуана

Вечером мы пристали у Дерра, большого, но незначительного селения, скрытого пальмами и расположенного вблизи полуразвалившегося храма, высеченного в скале. Здесь наши духовные спутники были призваны к исполнению дела, сопряженного с их званием. Один бедняк просил помочь его больному ребенку, имевшему самый жалкий вид. Чем его лечить - не знали, так как мать его еще задолго до его рождения страдала сифилисом. Однако епископ нашелся: под предлогом, что ребенку дадут лекарство, его унесли от отца и окрестили! О sancta simplicitas! (О, святая простота!) За Дерром ветер спал. Поэтому наша корабельная прислуга медленно тащила барки либбаном. 29 октября мы плыли мимо разрушенной крепости мамелюков - Ибрима. Деревня того же имени стоит на берегу под тенью пальм. Крепость стояла по эту сторону деревни на утесе, почти вертикально спускающемуся к Нилу. Хотя ее стены были возведены из выветрившегося камня, но в стране, где почти никогда не бывает дождя, и этот материал оказывается достаточно прочным. Ибрим - одно из укреплений, в котором дольше всего держались мамелюки, эта энергичная и деятельная дружина воинов, которой так боялся Мухаммед Али, и которая, покуда держалась, была для него опаснее дамоклова меча, висевшего, как известно, на одном только волоске. Мухаммед Али долго не мог ничего предпринять против этой крепости, хорошо защищенной и почти неприступной, между тем как ее гарнизон, втайне находившийся в союзе с нубийцами, наносил существенный вред осаждающим, грабя проходящие по Нилу корабли и производя смелые вылазки. Крепость была хорошо снабжена съестными припасами, а воду получали из Нила через цистерну, высеченную в скале. Наконец артиллерия паши решила участь крепости; ее разгромили пушками, взяли приступом, разрушили башни и преследовали побитых врагов вплоть до острова Саиса, где они впоследствии были окончательно истреблены.

1 ноября. Мы достигли изваянных в скале храмов Абу-Сим-бель, или Ибсамболь. Эти два величавых здания великолепны и превосходят самые взыскательные ожидания. Перед главным порталом большого храма, почти засыпанным песками пустыни, сидят четыре колосса, вышиной равные Мемноновым. Лица их, как у всех египетских статуй, некрасивы, но поистине внушают страх и благоговение.

Вся внутренняя часть храма высечена в скале. Он заключает в себе четырнадцать залов и камер с иероглифическими плитами и со статуями вышиной более 30 футов. В задней, самой меньшей камере, стоят три каменных истукана, очевидно, статуи различных божеств. По вычислению Прокеша (Prokesch. "Das Land zwischen den Nilkatarakten"), внутренность этого громадного храма имеет в длину 130, в ширину 145 венских футов. Второй храм сравнительно с этим незначителен. Он помещается у самой реки, в нескольких сотнях шагах от большего, менее красив и гораздо меньше его*.

* Пещерные храмы Абу-Симбел высечены в скале при фараоне Рамзесе 11 (1292 - 1225 гг. до н.э.) в честь его жены Нефрет-Эре и посвящены богине Гатор. Это наиболее замечательный археологический памятник всей Нубии.

Несколько дальше, вниз по течению Нила, в скале, на уровне поверхности реки, высечена ниша, и в ней сидит статуя, называемая у арабов Эль-Кэалэ, то есть меряющая. Она держит в поднятых руках хлебную мерку, как бы намереваясь высыпать из нее зерна. Эль-Кэалэ, очевидно, должна изображать изобилие, ожидаемое от плодородного нильского ила, разливающегося весной. Глаза статуи обращены на реку, как будто она наблюдает за уровнем повышения воды. Если разлив захватит только ее ноги, то жатва будет скудная и далеко не достанет до мерки, которую она держит высоко, в ожидании будущего хлеба; если же половодье поглотит весь ее стан своими бурными волнами, тогда будущий урожай переполнит всякую меру и настанет благодатная жатва.

После краткого обзора этих величественных памятников мы поплыли далее. На следующий день увидели опять на правом берегу, на высоком отдельно стоящем утесе развалины крепости Эль-Эджат. У подножия утеса видно множество гробниц. По преданию местных жителей, это Хабур-эль-Зааб, могилы святых поборников ислама, павших здесь в бою против неверных и еретиков.

Абу-Симбел

Путешественникам приходится очень тяжело от вечного попрошайничества ребятишек, да и взрослых во всех нубийских деревнях. Сюда еще заезжают туристы, обычные посетители Египта, и они своими подаяниями до того избаловали народ, что едва только покажешься в селении, особенно в европейском платье, как со всех сторон набирается толпа нагих детей или покрытых лохмотьями взрослых, которые хором донимают криками "Хавадже, ха'т бакшиш!" (Господин, подай денежку!). Даже самые крошечные дети кричат всякому проезжему: бакшиш! Это, кажется, первое слово, которое они научаются лепетать. Подобная назойливость истощит и ангельское терпение, которым я. впрочем, никогда не отличался; когда же взрослые слишком ко мне приставали, я обыкновенно отделывался от них несколькими взмахами своего бесподобного союзника - кнута, вырезанного из кожи гиппопотама и называемого для краткости нильской плеткой. В доказательство того, как превосходно и изумительно быстро действует этот несравненный инструмент, я немедленно после употребления его в дело слышал часто такие отзывы: "Замэхуни йа, сиди!" (Извини меня, господин!) Я не знал, что ты так хорошо знаешь тартиб эль беллэд (т. е. обычаи, местные правила хорошего тона); мне и не надо никакого бакшиша, я принял тебя за новичка, невежду; малэш (ладно, пусть так будет!). "Роббэна шалик!" (Господь да сохранит тебя!). Только по ту сторону порога Вади-Хальфа, за пределы которого туристы уже не проникают, попрошайничество постепенно исчезает.

3 ноября. Мы прибыли к упомянутому селению. Оно лежит на правом берегу и рассеяно по пальмовой роще, которая на целые мили тянется вдоль реки. Само по себе это местечко бедно, незначительно и не представляет ничего замечательного, в нем нет даже рынка, и оно обязано своей известностью единственно водопадам так называемого второго порога, или катаракта, который начинается тотчас за крайними хижинами селения Вади-Хальфа. Название его происходит от слов "вади" - долина и "хальфа" - имени одной сухолюбивой степной травы.

Мы остановились в караван-сарае, который жители важно величают "эль Хасср" (замок). И так как в Вади-Хальфе не оказалось на ту пору ни верблюдов, ни каких-либо судов по ту сторону порога, то мы принуждены были провести тут 13 ночей. Наше жилище (четыре года спустя оно представляло почти одни развалины) состояло из двухэтажного дома с немногочисленными комнатами и очень обширного двора. Все здание было выстроено из необожженного кирпича, а покрыто совершенно непригодными стропилами из пальмовых стволов. В наружной стене, которой было обнесено все здание, проделано очень много бойниц, очевидно предназначенных для обороны на случай нападения. В прежние времена, может быть, и в самом деле богатым караванам угрожала какая-нибудь опасность этого рода; но во время нашего пребывания в Вади-Хальфа тамошняя торговля составляла монополию правительства, и караван-сарай стоял без всякого употребления. Во всяком случае, нам он очень пригодился.

Караван-сарай (постоялый двор)

Для путешественника, очутившегося в таком безынтересном месте, всегда бывает приятно найти себе пристанище, не выгоняя ради этого какую-нибудь беззащитную семью туземцев из их бедной хижины. К тому же жилища барабров*, хотя почище и уютнее феллахских мазанок, сбитых из нильского ила, но все-таки очень плохи.

* "Барабра" множественное от "беребри" обозначает все нубийские племена неарабского происхождения.

Они похожи на четырехсторонние усеченные сверху пирамиды, сложены из необожженного кирпича, не имеют световых отверстий (слово "окно" я не желаю упоминать всуе) и освещаются внутри посредством единственного входа, кверху расширенного и прикрываемого на ночь циновкой из плотно связанных пальмовых листьев, называемых "джерид". Пол в нубийских домиках часто покрыт пестрыми, искусно сплетенными из соломы ковриками, или представляет просто утрамбованную землю. Внутри хижины, кроме постели, состоящей из такой же плетенки, как и дверь, но только на четырех ножках, да нескольких деревянных чашек и глиняных горшков, нет решительно никакой утвари.

Жители Вади-Хальфа ни нравами, ни обычаями, ни телосложением, ни наружностью и духовными способностями - словом, ничем, кроме некоторых особенностей своего наречия, не отличаются от остальных обитателей Нубии, вплоть до старой Донголы. Их язык по близкому сходству с эфиопскими наречиями указывает на происхождение барабров от эфиопов, что, по-видимому, подтверждается также и телосложением нубийских племен. Нубийцев можно назвать здоровым народом. Первое, что бросается в глаза, когда вступишь в их области, это совершенное исчезновение глазных болезней. Как страны и народы северо-восточной Африки резко и внезапно отличаются друг от друга, как природа здесь делает странные скачки, разделяя лишь несколькими шагами плодоносные нивы от суровых, безжизненных пустынь, так распределяются здесь и болезни. В Асуане свирепствует эпидемия, а за милю оттуда, в селении Шеллаль, о ней знают только по слухам. Можно достоверно сказать, если встретишь слепого или кривого бербера, значит он лишился зрения не на родине, а в Египте*. Зато в Нубии чрезвычайно опасны какие бы то ни были раны: малейшая царапина разбаливается на целые месяцы. Многие из наших спутников по неделям страдали от последствий самых обыкновенных порезов.

* Сильное распространение в Египте глазных болезней объясняется прежде всего характерным для этой страны множеством мух, не говоря уже о других причинах, связанных с социальными условиями в стране того времени.

Мы скучали в Вади-Хальфа до безобразия. В жилье нас ужасно мучили или до крайности пугали большие скорпионы, которых было множество; в поле досадовала полнейшая невозможность удовлетворить наши охотничьи стремления. Случайно только удалось достать несколько ценных птиц. Наконец 23 ноября мы могли снова тронуться в путь. Несколько нубийцев на себе перетащили наш багаж по ту сторону порога, и мы сами после полудня покинули это однообразное местечко и на ослах поехали берегом мимо водопадов. Многие из наших сотоварищей первый раз в жизни влезли на верховых верблюдов и употребляли необыкновенные усилия, чтобы удержаться в равновесии на высоких седлах.

Следующий привал назначен был в Акмэ, или Абкэ, мили за две от Вади-Хальфа. За четверть мили от этого последнего селения уже не видать больше никакого человеческого жилья. Тут начинается область второго, или Большого, порога, со всех сторон объятого пустыней. Только и видишь камни, песок, скалы, небо да Нил, который, будучи раздроблен сотнями скалистых островков, с пеной и ревом катит свои гневные волны через обломки утесов, преграждающих ему дорогу; лишь изредка деревце мимозы простирает свои нежные ветки в мягкий воздух; тут на берегу или даже в расселине между развороченными камнями оно нашло себе пищу и, следовательно, возможность жить. Пейзаж приводит и в ужас, и в восхищение: кажется, что застаешь природу еще в хаотическом смятении первого дня творения; так дика эта панорама, как бы содрогающаяся при громе водопада.

С наступлением ночи мы прибыли в Акбэ. В бухте, образуемой Нилом, словно в гавани стояло множество судов, матросы сидели на берегу у костров и грелись. Мы сами уже настолько избаловались, что с удовольствием погрелись у огня. Ночь была дивная. Отдаленный гул водопада все еще был слышен, но он уже служил только аккомпанементом к довольно приятным мелодиям нубийской цитры, на которой упражнялась искусная рука, тогда как молодежь из барочной прислуги вздумала поплясать. Зоркий глаз мог распознать на реке лес мачт столпившихся судов; сам Нил походил на тихое море, мелодично плескавшееся о скалистый берег и отражавшее в себе мерцающие звезды. Свежий, чистый воздух был напоен пряным благоуханием мимозы. Легкий ветер шелестел в вершинах пальм; шелест становился все мягче, тише, и мы заснули! В Абкэ стояло более пятидесяти мелких судов, используемых обыкновенно для плавания через пороги; они выгружали здесь товар, привезенный из Донгола-эль-Урди и состоящий почти исключительно из александрийского листа*.

* Александрийский лист сушеные листья растение Cassia obovata, употребляющиеся как легкое слабительное. Важный продукт суданского экспорта.

Эти кораблики сколочены из отдельных сравнительно мелких планок или досок, без устоев, снабжены мачтой с ромбовидным парусом, но не имеют каюты, а только очень неудобный трюм, который редко может вмещать более сорока арабских центнеров груза. Все особенности и отличия в устройстве этих судов от других нильских барок обусловлены опасностями, которыми чреват проходимый ими путь. Шпангоутов нет, чтобы судно было как можно эластичнее и, натыкаясь на подводные скалы (что случается беспрестанно), оно не тотчас давало течь; парусу, укрепленному между двумя реями - одной подвижной, другой неподвижной, придана ромбовидная форма, чтобы, смотря по направлению ветра, удобнее было ставить его на все стороны; само судно коротко, мелко и низко, и все его устройство рассчитано на то, чтобы оно как можно скорее повертывалось.

Для перевозки багажа, нашего и миссии, понадобилось восемь таких судов; 18 ноября наши суда и еще больше двадцати чужих отчалили от берега, чтобы с попутным ветром продолжать путешествие. Красиво было смотреть, как пошли по реке разом тридцать с лишком судов, распустивших свои белью паруса. Наши барки отличались от прочих флагами, навешанными на реи. Вскоре пропала из виду живописная круглая скала, черная, как уголь, с расположенной на ней глинобитною крепостью Абкэ. Мы вступили в Баттн-эль-Хаджар (Чрево камней), то есть каменную долину; это пустыннейшая из нубийских областей и самая печальная страна, какую я когда-либо видел. Высокие, обнаженные, черные, блестящие утесы отвесно выступают из Нила, который в течение многих тысячелетий прорывает между ними свое русло, а они все еще теснят, суживают, противопоставляют его стремительным волнам свою упрямую мощь и до того их задерживают, что во время половодья уровень реки здесь на 42 фута выше, нежели в апреле. Они решительно сокрушают силу сильного Нила: он стремится уничтожить их, покрывает пеной и брызгами своего вечно кипящего потока; но утесы стоят непоколебимо. Но в непрестанной борьбе с ними Нил и здесь проявляет свое божественное призвание - производить и плодить благодатную жатву. Где только найдется укромный уголок, там оставляет он свой плодоносный ил и сам снабжает его семенами. Среди реки нередко появляются зеленые островки, первоначально обнаженные, а теперь густо заросшие ивняком. Ивы глубоко запустили свои корни в рассевшиеся камни, и когда вода в реке убывает, они пускают ростки, новые ветки и новые корни, и тогда пернатые странники находят в их зелени гостеприимный кров. Веселые пташки населяют тогда этот цветущий сад, изобилующий насекомыми; египетская гусыня высиживает в его тени от шести до десяти птенцов; пеликан отдыхает тут от рыбной ловли и нескладным клювом расправляет свои красивые перья с алым отливом; здесь же водятся приречные трясогузки. Но вот подымается мощная буря, столь свойственная тропическим странам в период дождей. Положение меняется: теперь эти камни становятся защитником жизни, а река грозит погубить зеленые чащи ивняка на островках. Но покорно гнутся гибкие прутья под гневным напором: они трепетно преклоняются, опускаются в самые недра мутных волн, но умеют уберечься от погибели, и когда воды Нила убывают, прутья становятся еще крепче и свежее, зеленеют и цветут.

Каменная долина едва может прокормить мелких птиц; однако есть люди, называющие ее своей родиной. Там и сям, на расстоянии многих миль, рассеяны хижины, и обитатели их только тем и живут, что приносит им река. С опасностью для жизни плывут они к маленькой бухте, спрятанной между утесами и неприступной с нагорной стороны берега; там, в затишье, на камнях осел вечный ил, и в него-то они сеют бобовые семена. В плодах этой жатвы все их богатство, больше они ничего не имеют; они до того бедны, что даже правительство не взыскивает с них никаких податей. Есть в Баттн-эль-Хаджаре несколько местечек, на которых нубийцы живут целым обществом, поставив свои соломенные шалаши в кучку. Обрабатывают они крохотную ниву и могут держать двух коров или четырех коз, но ведь это оазисы, не принадлежащие к общему типу поселений этой несчастной области. Каждая одинокая пальма, какой-нибудь куст или лачуга приветствуются с восторгом; бобовой нивы ждешь не дождешься по целым дням, а черпальное колесо принимаешь уже за признак благосостояния. Бесконечно, невообразимо бедна эта каменистая долина!

19 ноября. Мусульмане празднуют память о жертвоприношении Авраама; наша прислуга в торжественных одеждах сидит на палубах судов и оставляет без внимание попутный ветер; только в полдень мы снова пускаемся в путь. Мы преспокойно сидим в трюме, как вдруг вся барка приходит в ужаснейшее сотрясение и со страшным треском налетает на подводную скалу. Стремительно выскакиваем наверх и готовимся спасаться вплавь. Но старый наш рейс Беллаль, знающий реку как свои пять пальцев, сидя у руля с добродушнейшим видом и приятной улыбкой, восклицает: "Малеш!" И мы немедленно успокаиваемся благодаря этому словечку, которое имеет значение: "равнять горы с долинами; делать невозможное возможным, невыносимое сносным; умерять гнев, прогонять страх" - словом, имеет тысячу хороших значений и равносильно нашему "ничего!" "Барки эти очень крепки и выдерживают много толчков: я еще и не то видывал на своем веку, - говорит этот патриарх нильских барочников и нильских порогов. - Не беспокойтесь!" И точно, наш Беллаль знал реку как никто другой, наперечет помнил всякий камень под водой; но несомненно и то, что он с некоторым наслаждением направлял свое суденышко именно на этот, знакомый ему камень. Несколько дней спустя наша барка, шедшая под крепким ветром, с размаху так сильно налетела на подводные скалы, что в один миг образовалась значительная течь и вода залилась внутрь судна. Но наших лодочников и это не сконфузило: пакля и тряпки, приготовленные на такой случай, тотчас пошли в дело; их оказалось недостаточно, один из матросов немедленно сдернул с себя рубаху и принес ее в жертву общему благу. Через несколько минут беда была поправлена.

20 ноября мы пришли к шеллалю* Семне.

* Шеллалями нубийцы называют речные быстрины.

Вся громадная масса нильских вод устремляется здесь через три теснины или ущелья, не больше 40 футов шириной; у верхнего конца этой быстрины уровень воды на 6 футов выше, чем за три сажени оттуда, вниз по течению. Мы на всех парусах подплыли к первому из этих бушующих проливов; наши матросы, захватив с собой крепкий канат, бросились в пенистые волны, переплыли быстрину и прикрепили к глыбе камня канат, следовательно, и самую барку. Так мы стояли на месте и ждали, когда со всех восьми судов сойдет и соединится наша команда; тогда каждую из дрожащих барок протащили за веревки через стремнину, между тем как волны яростно хлестали нам навстречу и чуть не заливали через нос.

По обеим сторонам этих проходов, на береговых утесах, стоят развалины небольших, но очень изящно построенных храмов, относящихся к временам фараонов, и украшенных иероглифами необыкновенно тонкой работы.

Если ветер постоянно благоприятный, то все быстрины "каменной долины" минуют в шесть-восемь дней плавания. На этот раз ветер был не совсем попутный, поэтому мы в три дня сделали не больше полутора немецких миль. Ни миссионеры, ни наша корабельная прислуга не ожидали такого неудачного плавания и не приготовились к нему. Съестные припасы стали подходить к концу, и, несмотря на самую скудную раздачу порций, на всех судах настал серьезный пост. Пользуясь безветрием, наши матросы тщетно бегали по окрестностям на целые мили, отыскивая что-нибудь съедобное. Вместо овощей они ели дикую траву, какая им попадалась, и то в очень малом количестве, и при всем том постоянно были в хорошем настроении духа, пели и смеялись. Мы, европейцы, гораздо труднее переносили недостаток пищи и от всей души вздыхали о свежем мясе и овощах. Утром выпивали по чашке кофе с морским сухарем, в полдень нам давали пилав, то есть просто сухой рис, а вечером жидкий суп. Все наши кушанья были очень невкусны, потому что запас топленого сала давно уже истощился. Я застрелил нильского гуся: мясо его показалось нам настоящим лакомством, за которое мои европейские товарищи наградили меня самыми приветливыми взглядами, а нубийцы немало дивились удачному выстрелу.

На одном из каменных островов, футов за триста впереди, завидел я двух нильских гусей; это красивые, но очень робкие птицы; однако, принимая во внимание, что нас отделяло от них широкое пространство бушующих волн, кое-где образовавших даже водопады, гуси, очевидно, считали себя в полной безопасности. Однако мое превосходное ружье настигло их: я попал самцу пулей в грудь; он еще пытался взмахнуть крыльями, но упал мертвый на берегу островка. Прислуга всех судов, которых набралось в этом месте более двадцати, следила глазами за моей охотой и приветствовала удачу громким воплем одобрения. Но добыча лежала по ту сторону широкого волнующегося речного рукава. Тогда один из матросов в надежде на бакшиш взялся достать птицу. Он лег на деревянный обрубок и вместе с ним бросился в воду. Кипящие волны, казалось, хотели поглотить его и действительно не раз скрывали пловца от наших глаз; но он, бодро работая руками, благополучно добрался до цели и без всяких повреждений воротился назад с птицей в руке.

Нильский, или египетский, гусь

Нельзя надивиться искусству нубийских пловцов. Египтянин не вдруг идет в воду и пересиливает себя для того, чтобы пуститься вплавь; между тем нубиец чувствует себя в воде совершенно как дома. Несмотря ни на какую быстрину и волнение, он смело плавает от утеса к утесу, нередко держа при этом в зубах конец веревки в сто футов длиной. Он с самого младенчества приучается к этому искусству. Мальчики и девочки ради забавы гоняются друг за другом в воде; взрослый человек, надув толстый кожаный мешок, ложится на него и плывет вниз по течению целый день. Мужчины и женщины с полнейшей беззаботностью садятся на такие мешки и пускаются в путь в местах, где река, пожалуй, более 1000 шагов шириной.

25 ноября. Мы прибыли к значительному шеллалю Амбуколь и стали на привязи у одного из каменных обломков. Волнение в этом месте было так сильно и наши крепко привязанные барки до того раскачивало, что многие из спутников захворали морской болезнью. Мы предпочли переночевать на камнях, выбрали ровную песчаную косу, нанесенную рекой, разложили на ней ковры, улеглись и под шум водопадов отлично спали всю ночь.

К своему величайшему удовольствию, мы заметили, что местность как будто становится получше. Там и сям встречались то пальма, то группа мимоз. Вдоль реки целые стаи различных перелетных птиц тянулись к югу и подавали нам надежду на добычу. А нужда была великая, нам уже почти совсем нечего было есть.

Наконец 28 ноября подул вожделенный северный ветер и довольно быстро погнал наши суда против течения. Через два дня мы перевалили за быстрину Тангур. Посреди порога, на камнях, лежала разбитая барка; она погибла здесь вместе со своим грузом месяц назад. Сегодня таким же образом чуть не пропала одна из наших барок; ее спасли объединенные усилия многих матросов.

Мохаммед, миссионерский повар, хотел вплавь добраться до своей лодки, стоявшей как раз посреди реки. Силой течения его унесло в быстрину: он отчаянно боролся с волнами и непременно утонул бы, если бы двое нубийцев не поспешили к нему на помощь. Они и сами едва не пошли ко дну, но притащили его бесчувственного на берег. Мне рассказывали, что здесь ежегодно гибнет много судов и часто тонут матросы, несмотря на все свое умение плавать.

Один из наших матросов по имени Абдалла везет с собою на барке жену, очень красивую нубийку из пальмового округа Сукот. Вчера я случайно приблизился к коричневой красавице; как разъяренный тигр, нубиец кинулся на меня с бешеным криком: "Господин, чего тебе надо от моей жены?" Я клялся и божился, что ничего не надо, но с этих пор он ко мне страшно ревнует и, кажется, от всей души ненавидит нас обоих.

1 декабря. Мы пришли в гораздо более красивые места. Пальмы и мимозы группируются целыми рощами. Впереди на правом берегу возвышается высокая горная цепь с зубчатыми выдающимися вершинами, это Джебель-эль- Тибшэ. На левом берегу также подымаются крутые скалы. Перед нами одна из лучших местностей Баттн-эль-Хаджара.

Раскаленные массы блестящих черных скал придают картине что-то страшное и дикое, но несколько подальше виднеется Ака'шэ со своей белой гробницей, поросшей мимозами, окруженной приветливыми, обработанными нивами, и этот вид смягчает мертвенную дикость пустыни.

Около полудня мы достигаем горячего источника Окмэ. Он вытекает из скалы около старой, полуразвалившейся и занесенной илом башни, которая, вероятно, когда-нибудь окружала его. Кругом вся почва покрыта соляной накипью. Струя бьет не обильно, совершенно прозрачна и на вкус отзывается серой. Хотя этот ключ по всей Нубии известен как целебный, однако его мало посещают. Редко искупается в нем какой-нибудь больной и в большинстве случаев получает облегчение. Это единственный источник, впадающий в Нил на всем протяжении от Каира до Хартума.

Не больше полумили отсюда к югу опять быстрина Ака'шэ; мы прибыли туда после полудня. Из всех судов флотилии одно только наше изловчилось переплыть этот шеллаль. Наш рейс несчетное количество раз пытался пройти через порог на парусах, каждый раз его отбрасывало назад, но он опять повторял тот же маневр, до тех пор пока ему не удалось проскочить вперед. Перейдя порог, мы пристали к правому берегу.

Наш черно-бурый нубийский слуга Идрис вымылся, нарядился по-праздничному и отправился к священной гробнице совершать вечернюю молитву. Шейх, покоящийся под этим памятником, почитается покровителем и патроном этого порога, и прах его так высоко чтится, что ни один лодочник не позволит себе проехать мимо, не зайдя на могилу помолиться. Прислуга всех судов, пришедших вместе с нами, последовала примету Идриса. Один только наш старый правоверный Беллаль не мог отлучиться. Но его подчиненные принесли ему земли с гробницы шейха, он рассыпал ее по палубе своей барки и, став на ней, совершил молитву. Благочестие Беллаля внушает почтение: перед тем как ему приходится направлять судно в клокочущие волны, он всякий раз преклоняет колена и молит Аллаха благословить его на опасное предприятие; а по прошествии опасности непременно склоняется благодарным челом во прах. Всех своих подчиненных он постоянно призывает к исполнению религиозных обязанностей; в его благочестии нет ни малейшего притворства: оно истинно и глубоко прочувствовано.

При слабом ветре, дувшем с вечера до следующего утра, мы пришли к быстрине Да?лэ. Беллаль опять первым превозмог трудности пути: остальные рейсы предпочли переждать, пока ветер покрепчает. Ветер между тем вовсе упал; барки из опасения, что течение унесет их слишком далеко, мы вынуждены были зацепить за камни в тех местах, где можно было укрепить канаты, и таким образом рассеялись по всему шеллалю. Мы с иезуитом Рилло (у которого на барке была наша кухня) пристали к левому берегу, патер Петремонте и Фатхалла Мадрус укрепились у правого, а барка барона С. очутилась как раз на середине реки, ее привязали канатом к каменной глыбе. При таком безветрии не было никакой возможности собрать суда в одно место, и только благодаря смелости одного из наших искусных пловцов удалось нам передать товарищам съестные припасы, закупоренные в кувшинах.

4 декабря. После тридцатичасового разъединения крепкий северный ветер снова согнал все наше общество. Вскоре он превратился в бурю и значительно понизил температуру. Несмотря на то, что термометр все еще показывал плюсовую температуру, мы начали просто мерзнуть и вытащили все шубы и одеяла, лишь бы согреться. Буря и на следующий день продержалась в такой же силе. Парус был развернут только на одну треть, и все-таки ветер гнал нас против течения с быстротой парохода. Экипаж страдал морской болезнью, и все люди с жалкими физиономиями сидели в передней части барки.

Мы вступили в область пальм - Да'р-эль-Магас *.

* "Да'р" означает "земля" или "дом".

Горные цепи Баттн-эль-Хаджара исчезли, плоские берега уступают место плоскодонным нивам, и по окраинам пустыни растут обширные пальмовые леса, тянущиеся на многие мили. На этих пальмах зреют драгоценные плоды, известные всему миру; берега оживлены присутствием тропических птиц, и между пернатыми жителями этого края орнитологу является много нового и приятного.

Здесь в первый раз появился великолепный огненный зяблик, который бесчисленными стаями водится в полях, засеянных дуррою. Это маленькая птичка с бархатисто-черной грудью и лбом и с огненно-пурпуровыми перьями на остальных частях тола; все ее перья имеют особый, оригинальный блеск. Словно жертвенный огонек, появляется она на самой верхушке метелки дурры и щебечет свою незатейливую мелодию. В мимозах гнездится другой зяблик, еще меньше ростом, одноцветный, иссера-голубой; на домах - еще третий, красногрудый, величиной с обыкновенного крапивника. Вся мощь тропического климата сказывается на этих прелестных маленьких тварях и выражается в такой роскоши красок, какой мы, северные жители, вовсе не ведаем.

Вследствие страшного ветра и двух бессонных ночей у меня разболелась голова. Рейс Беллаль непременно захотел меня вылечить симпатическим средством, которое вообще в большом почете у арабов. Он подошел ко мне. выделывая всевозможные жесты, крепко прижал висок пальцами правой руки, потом, бормоча про себя молитвы, накладывал в известном порядке пальцы своей левой руки в мою ладонь. Наконец сжал мою голову в своих руках, поплевал себе на левую руку и несколько раз похлопал ею по полу. Не знаю, удивительному врачеванию или ослаблению ветра следует приписать это действие, но только после полудня моя головная боль действительно утихла.

9 декабря. Полный штиль. Барон ушел на охоту; я лежал в трюме, испытывая первые пароксизмы тамошней лихорадки; озноб потрясал меня с головы до ног. Как вдруг на палубе нашей барки поднялись дикие крики, которые вскоре сделались для меня невыносимыми. Наш служитель Идрис объяснил мне, что люди очень сердиты на барона за то, что он не возвращается, тогда как уже поднялся попутный ветер. Чтобы поскорее пуститься в дальнейший путь, отрядили за бароном в погоню матроса Абд-Лилля-хи (или Абд-Аллу). Это показалось мне подозрительным: Абд-Лилляхи был отлично всем известен как самый злой, грубый и сердитый человек.

Через несколько минут послышался голос барона, звавшего на помощь, и я увидел его на берегу: он отчаянно боролся с нубийцем, который отнимал у него охотничье ружье. Если бы нубийцу удалось овладеть оружием, он наверное убил бы моего товарища, поэтому я, не медля ни мгновения, поспешил предупредить несчастье. Я схватил свое ружье и стал целиться в нубийца; но борцы так часто меняли положение, что я никак не решался спустить курок, опасаясь задеть барона. Наконец он вырвался, я прицелился, но не успел выстрелить, как противник упал весь в крови; борон ударил его кинжалом в грудь.

Тогда он рассказал мне все как было. Абд-Лилляхи наскочил на него в сильнейшей ярости, осыпал ругательствами, насильно потащил к барке и тут же на берегу начал бить. Барон рассердился, перекинул ружье на руку и хотел ударить нубийца прикладом, но тот бросился на него, как зверь, схватил за горло, обозвал христианской собакой и неверным и пригрозил застрелить из ружья, которым силился овладеть. От такого человека можно было всего этого ожидать, и потому барон имел полнейшее право защищаться так, как он защитился.

Невозможно описать, что за шум поднялся у нас вследствие этого. Прислуга ревела во все горло, клялась отомстить и гурьбой повалила к патеру Рилло. Этот иезуит был настолько низок, что не только признал нубийцев правыми, но даже постарался восстановить их еще больше против нас - еретиков. Позвали дона Анджело, миссионерского врача (который, сказать мимоходом, имел самые туманные понятия насчет возможности прибегать к медицине), и приказали ему освидетельствовать "бедного раненого" и перевязать его. Само собою разумеется, что эти христианские меры еще больше ожесточили народ и придали ему дерзости. Рейсы со зверским ревом объявили, что нашу барку оставят тут, а с нами сами расправятся. Дело шло о жизни или смерти; мы привели оружие в наилучший порядок и на следующее утро, когда лоцманы возобновили угрозы, приказали им исполнять свои обязанности, обещали прибегнуть к покровительству правителя Донголы и требовать у него суда, и, наконец, поклялись, что всякого, кто с недобрым намерением приблизится к нашей барке, тотчас застрелим. Наша энергия возымела желаемое действие. Матросы, ворча, повиновались нашим повелениям и принесли повинную.

Рана Абд-Аллы была не опасна. Удар кинжала, к счастью, попал на ребро, которое задержало лезвие. Когда миновала первая сильная лихорадка - обычное следствие раны, - нубиец вскоре выздоровел. Так как он изъявил готовность отложить вражду, то барон дал ему за увечье три серебряные монеты и тем покончил дело к обоюдному удовольствию.

Впоследствии иезуиты постарались представить поступок моего товарища в очень дурном или, по крайней мере, в двусмысленном свете, вменяя ему в преступление защиту своей личности, что я считаю своим долгом опровергнуть. Он поступил так, как всякий поступил бы на его месте. В этих странах убийство вовсе не такой редкий случай, чтобы человек не должен был прибегать к самым крутым мерам, когда ему угрожают смертью.

К вечеру мы пристали к правому берегу близ утесов Наури. Еще издали виднеются эти две конические скалы, подымающиеся более чем на 400 футов. Народное предание говорит, что в старину обе горы были соединены. Наибольший из этих окаменевших великанов - Науэр - был мужем, а другой - Кисбетта - его женой. Они поссорились, и Науэр на 500 шагов удалился от Кисбетты. Но так как при этом пояс, соединявший обоих супругов, порвался, то они не могут больше сойтись. Под поясом разумеют уступ, равномерно огибающий обе горы. Это примитивное сказание показывает, насколько нубийская поэзия отстала от арабской.

В настоящее время в расселинах Джебель-эль-Наури живут многие сотни пар голубей, которые безнаказанно грабят жалкие нивы бедных барабров. На этих жадных хищников только и есть одна управа - пара соколов, которые угнездились в трещине на самой вершине скалы.

С этих пор мы стали двигаться гораздо быстрее. В Да'р-эль-Магассе Нил уже совсем свободен от подводных скал, и мы без всяких задержек с каждым днем все более приближались к главному городу Донголы. 12 декабря еще один случай на короткое время нарушил спокойствие нашего чрезвычайно приятного плавания по Нилу в пальмовой области Донголы, которая по сравнению с печальными пейзажами Баттн-эль-Хаджара показалась нам роскошно обработанной. Наскочив на последние подводные скалы, какие должны были встретиться на пути, рейс сломал руль нашей лодки. Хотя эту беду с грехом пополам тотчас поправили, однако потеря была так чувствительна, что при сильном напоре ветра волны хлестали через борт, и барка едва-едва держалась. 14 декабря рейс Беллаль остановился у своего жилища, угостил нас пальмовым вином* и распростился с нами.

* Буроватый, опьяняющий напиток, доведенный до брожения примесью отборных фиников. - А. Брем.

Мы поплыли дальше и в полдень причалили к большому, хорошо обработанному и густо заселенному острову Арго, который когда-то управлялся своим собственным королем. Тут жил владелец нашей барки. Он посетил нас и принес в дар откормленную овцу и кувшин коровьего масла, которое в здешнем краю всегда бывает в жидком виде. На следующий день мы прибыли в Донголу-эль-Урди, пробыв в пути от Вади-Хальфа до Донголы всего 27 дней.

В окрестностях Донголы

Город Донгола, в простонародье ошибочно называемый Эль-Урди (то есть лагерь), выстроен, судя по плану натуралиста Эренберга, на месте небольшого селения Акромар; вначале город служил укреплением туркам, которые только недавно завоевали эту область. Донгола - это совсем незначительное местечко, имеющее несколько плохих базаров* с очень немногочисленными товарами да несколько кофейных домов и водочных лавок. Впрочем, здесь резиденция турецкого мудира, то есть губернатора области.

* В 1852 году эти базары увеличены и улучшены; по повелению Лятифа-паши, тогдашнего генерал губернатора восточного Судана, построена также и мечеть. - А. Брем.

Во время нашего пребывания губернатором был Муса-бей**, очень ловкий, начитанный турок; впоследствии мы встретили его опять в Хартуме, где он под управлением Лятифа-паши играл самую ничтожную роль. Вскоре после нашего приезда он сделал миссионерам визит, который мы отдали ему через несколько дней. В северо-восточной Африке вошло в обычай, что городские обыватели первыми делают визит новоприезжим. Такой визит можно отдать или не отдать - по усмотрению. Для иностранцев этот обычай весьма приятен.

* * Слово "бей" первоначально произносилось "беик": некоторые пишут "бей" или "бег"; значение его равносильно титулу полковника.

В первое воскресенье после нашего прибытия, 19 декабря, патер Рилло отслужил обедню на арабском языке в здешней коптской капелле. В церковь стеклось огромное множество народу. Возвращаясь оттуда, Рилло принес с собою булочку (просфору), употребляемую коп- тами-христианами во время их богослужения. Эта булочка была только что испечена из пшеничной муки, кругла, около дюйма вышиной и до трех дюймов в поперечнике; на поверхности ее отпечатан пятикратный иерусалимский крест.

Миссия вознамерилась остаться в Донголе в надежде, что отдых поправит здоровье их начальника, от самого Каира непрерывно страдавшего дизентерией и к этому времени чрезвычайно ослабевшего. Для нас же этот город представлял так мало интересного, что не было причин заживаться тут на неопределенное время. Поэтому мы отделились от миссии, наняли себе барку до Амбуколя - селения, лежащего на окраине пустынной области Бахиуда, через которую надлежало нам держать путь.

20 декабря. Мы выехали из Донголы. Хотя мы были далеко не в наилучших отношениях с миссионерами, однако же было искренне жаль расставаться с людьми, с которыми прожили больше трех месяцев; мы чувствовали, что отныне уже вовсе осиротеем. Лукавый епископ надавал мне наставлений относительно сохранения здоровья; отец Кноблехер напутствовал искренними увещеваниями; патер Рилло холодно и сухо пожелал счастливого пути; дон Анджело проводил плохими каламбурами, а патер Мусса - мой ворчливый, отечески добродушный старик и дружеский заступник - вместе с бароном С.С. проводил нас до барки. Итак, мы расстались совершенно мирно.

За Донголой берега Нила представляют мало замечательного. Гандах и Старая Донгола - местечки столь не интересные, что о них решительно нечего сказать. Мы коротали однообразный путь за охотой и препарированием добычи вплоть до 24 декабря. Рождественский сочельник пробудил в нас немало воспоминаний. Мы находились во внутренней Африке, но мысли наши были далеко - дома. Вечером все как-то особенно расчувствовались и порешили праздновать эти часы так же, как и на родине. Так как друг другу мы ничего не могли подарить, то стали делать подарки своим слугам. Потом достали из запасов вино и пили за здоровье далеких, любимых друзей. Когда же настала ночь, сели на палубе под сводом звездного неба и молча прислушивались к мерному грохоту волн, разбивавшихся о киль нашего судна; между тем как барка медленно и торжественно бороздила реку, мы благоговейно и спокойно встретили праздник Рождества.

25 декабря. Прибыли в Абдун, неважное селение. Нам говорили, что здесь можно остановиться и сухим путем пробираться отсюда через степь; мы слышали даже, что таким образом сократим путешествие на два или три дня. Наш рейс привел нам 8 верблюдов по 40 пиастров за каждого. Когда он ушел за вьючными животными, мы понапрасну прождали его несколько часов. Взбешенные такой проволочкой вздумали обратиться к каймакану*, чтобы заставить его наказать обманщика, и послали за этим чиновником, но узнали, что он не имеет права наказывать Абд-эль-Хамида (так звали того араба), потому что тот принадлежит не к его округу, а к одному бедуинскому племени, пользующемуся самой дурной славой.

* Каймаканом называется старшина, представитель селения, который всегда бывает из отставных солдат.

Местный шейх* не дал ему верблюдов из опасения, что под предводительством Абд-эль-Хамида мы, пожалуй, никогда не дойдем до Хартума.

* Шейх нечто вроде сельского старосты. А. Брем.

При этом случае каймакан посоветовал нам, когда будем нуждаться в верблюдах, ни к кому не обращаться, кроме уполномоченных от правительства, так как таковые ответственны за безопасность путешественников. Впоследствии я убедился, что каймакан говорил сущую правду.

Получив такие сведения, мы немедленно воротились на барку и продолжали путь по-прежнему. Дорогой потревожили послеобеденный сон громадного крокодила, всадив в него несколько пуль, и благодаря попутному ветру в полдень следующего дня прибыли в Амбуколь. Кашэф, или окружной старшина, к которому мы имели рекомендательные письма от предыдущего начальства, Мусса-бея, оказался весьма услужливым турком и обещал сделать для нас все, чего не пожелаем. Вечером он пришел с визитом к нам на барку. Мы угостили его сначала кофе, потом ромом, потому что проводник его, тощий и раболепный копт, уверил нас, что его владыка по-своему толкует заповеди пророка. Опьяняющий напиток очень скоро подействовал на нашего простодушного турка и привел его в самое веселое расположение духа. Сколько раз он восклицал в порыве восхищения: "О, господа, сегодня прекраснейший день моей жизни!" Однако на этот счет ему суждено было разочароваться. Когда настало время прощаться, наш тяжеловесный гость, который не шел, а парил, свалился с доски, соединявшей баржу с твердой землей, и упал в реку, увлекая за собой в мутные воды своего услужливого, тщедушного секретаря. Мы было поспешили к нему на помощь, но он уже успел вылезти на сушу. Вода текла с него ручьями, но он все-таки воротился на барку, чтобы уверить нас, что совсем не он свалился в реку, а только этот ободранный копт. "Не извольте беспокоиться, милостивые господа, для такой низкой твари это совершенно ничего не значит. Леилькум саидэ!" (Спокойной ночи!)